Плюс один стул
Шрифт:
В один из вечеров, когда они чинно чаевничали за столом карельской березы, Роза Герасимовна посмотрела на сватью и строго так сказала:
– Даже не думайте Петечку крестить. Достаточно, что вы его в честь своего рязанского деда назвали. Я тогда промолчала, но не думайте, что вам все позволено. Я понимаю, что мальчику с еврейским именем жить будет сложно, я боюсь за него, но если вы посмеете его крестить, то я сделаю ему обрезание. Так и знайте. И надеюсь, этот разговор останется между нами. Вам понятно?
Роза Герасимовна сидела на своем диване в рубчик, и серьги с изумрудами (как была уверена Евдокия Степановна) колыхались и отливали
– У вас, Евдокия Степановна, нездоровый интерес, – сказала ей однажды Роза Герасимовна, подловив сватью в момент интимного разглядывания, и хмыкнула так, с издевкой.
Евдокия Степановна хотела как лучше, как полагается. Упрямая была, особенно по молодости, лет до шестидесяти. От своего решения не отступалась. И крестила Петечку сама, в ванне, пока никто не видел. Полила на голову водичкой, прочитала молитву, крестик повесила и быстро сняла. И никому ничего не сказала, хотя очень хотела похвастаться, мол, как удачно все придумала. Только одна вещь ее мучила – а вдруг Роза Герасимовна тоже тайно провела обряд? Может, у евреев тоже так можно? Без обрезания, но вроде как иудей. Евдокия Степановна мучилась, изводилась, но спросить у батюшки не решалась. Рассудила, что истинная вера все равно возьмет верх и что она все-таки дала Пете какую-никакую защиту.
Сам Петечка Розу Герасимовну помнил прекрасно, хотя бабуля скончалась давно. Евдокия Степановна радовалась, что она у внука теперь одна-единственная бабушка. Радовалась и сразу же кляла себя за такие мысли, даже не подозревая, что Петя бабу Розу хорошо помнит и она, Евдокия Степановна, этому способствует.
Петя, перетаскивая из кладовки на веранду стулья карельской березы, вспоминал бабу Розу. И садясь на диван в рубчик, тоже думал о Розе Герасимовне. И уже взрослый, скучал по яблокам, запеченным с медом – главному лакомствому детства. И по омлету с мацой тоже скучал. И по хлебу – хале с маком, которую баба Роза редко пекла и обычно торжественно выносила, скучал невыносимо. До слюнок. Как представит себе, что слизывает мак с верхней корочки, как жует маковки… Магазинную булку, обсыпанную щедро, но безвкусно, он тоже начинал есть сверху.
И по лимонному пирогу бабы Розы, который тщетно много лет подряд пыталась повторить баба Дуся, скучал. Роза Герасимовна снилась ему нечасто, обычно перед важными событиями. Как правило, улыбалась, кивала, а в последнее время – грозила пальцем. Петя, конечно, никому о своих снах не рассказывал, как, впрочем, и о бабе Розе. Только баба Дуся его успокоила – призналась однажды, что сватья и к ней в снах приходит. И тоже то улыбается, то смотрит строго так, с укоризной.
– Ты меня слышишь? – Ксюша легла в кровать, но отодвинулась подальше. Петя пытался поудобнее подпихнуть подушку под голову. Баба Роза считала, что нужно спать на твердом изголовье, а баба Дуся взбивала для Пети пуховую подушку. Петя мог спать или на очень жесткой, или на чересчур мягкой. Ксюшины подушки были ни туда ни сюда.
– Слышу, – ответил Петя и все-таки зацепился рукой за штору. Кровать была придвинута к окну, всегда плотно занавешенному шторами с
Баба Роза, например, никогда не сидела спиной к двери. Ни за что в жизни не села бы. Даже на крохотной кухоньке в деревне у сватьи она пристраивала табуретку так, чтобы оказаться зажатой между холодильником и столом, но обязательно лицом к дверям.
Однажды Петя тихонько подкрался к бабуле со спины и напугал ее: «У-у-у!» И сам не заметил, как отлетел к противоположной стене – баба Роза так махнула рукой, что у Пети в голове зазвенело. Он хотел заплакать – ведь пошутить хотел, – но понял, что к бабе Розе сейчас лучше вообще не приближаться.
Уже позже, когда мальчик лежал в своей кровати и все-таки плакал в подушку, баба Роза подошла к нему, присела на край, но не обняла, не поцеловала.
– Моего отца забрали ночью, ближе к рассвету. Расстреляли в то же утро. Чтобы я не испугалась, мама велела мне стоять спиной и смотреть в окно. Сказала, что если я повернусь, то, как жена Лота, превращусь в соляной столб. Я стояла и смотрела в окно, боясь пошевелиться. Мама не хотела, чтобы я видела отца таким – в подштанниках и очень испуганным. Он чувствовал, что уходит на смерть. И мама это знала. Он много смеялся, а мама его все время одергивала. Мол, много смеешься, скоро плакать будешь. Поэтому и я редко смеюсь. Мама хотела меня уберечь от этого зрелища, но не учла, что в окно я видела, как отца уводили, толкали в спину. Если бы его толкали в грудь, это было бы честнее, не так страшно, что ли. Вот я с тех пор боюсь – сидеть спиной к двери, шорохов за спиной… Понимаешь? Нет, не понимаешь. Ты еще маленький. Вырастешь, я тебе объясню. Лучше я. Не дай бог, чтобы жизнь объяснила.
Петя перестал плакать и серьезно кивнул, как взрослый. Хотя он так и не понял ни про жену Лота, ни про соляной столб.
Баба Дуся могла сидеть, где угодно – этого страха она была лишена. Зато верила в приметы, о которых подробно рассказывала внуку. Вот, например, если в ванной завелся паук, то его ни в коем случае нельзя убивать и уж тем более смывать. Паук – к хорошим вестям, к прибыли. Соль просыпать – точно к скандалу. Но если поплевать через плечо, может, обойдется. Вставать нужно только с правой ноги – день будет хорошим. Сны на пятницу – точно вещие. Не говоря уже про погоду… Баба Дуся лучше всякого Гидрометцентра могла предсказать, какая будет зима, когда выпадет снег и сколь обильными будут осадки. «Апрель с водой – май с травой», «Если роса не ляжет на луга – ожидай дождя», «Голуби воркуют – на хорошую погоду», – приговаривала баба Дуся.
Кстати, и проявления чувств у бабушек тоже были разными – баба Дуся целовала Петю в губы, щеки, куда придется. Баба Роза могла только клюнуть в макушку холодными сухими губами.
– Да дай же я тебя поцелую, сладкого такого. Так бы и съела! – восклицала баба Дуся уже подростку Пете, которому оставалось только уворачиваться от бабушкиных слюнявых лобызаний. Баба Роза целовала его только тогда, когда он болел. Как будто проверяла – горячий лоб или нет. На самом деле – целовала.
– Ты ж мой сыночек-окорочочек. Детка-конфетка, мальчик-калачик! – Баба Дуся сыпала ласковыми словами с гастрономическим уклоном. Баба Роза, слыша это, аж вздрагивала и заметно боролась с приступом негодования.