Плюс жизнь

Гептинг Кристина

Раз уж я взялся тут распинаться перед вами, сразу обозначу круг любимых писателей. Без них я бы сдох, честно. Слова-то дома было кинуть некому. А книга дает иллюзию общения, да и собеседник почти гарантированно – не дурак.

Ну конечно, Сэлинджер. Это вы, должно быть, могли заподозрить. И ничего с этим уже не поделаешь. Я тут прочел, что он сказал перед смертью, мол, «Над пропастью во ржи» – ошибка. Ну да, конечно. Ошибка. А ничего, что благодаря этой «ошибке» я, может, до сих пор жив? Иначе же таким, как я, нам только вздернуться. Ну, или как там, Холден? Оседлать атомную бомбу?

Потом –

Вишневский. Упаси боже, не Януш Леон. Я про Вишневского Александра Александровича. Сероватая книжка «Дневник хирурга» с предисловием маршала Жукова. Прочитав ее, я и решил стать хирургом. Но ВИЧ рассмеялся мне в лицо. И ничего, что вируса в моем организме, благодаря лекарствам, и нет почти. Да и придумали же кольчужные перчатки – это такая суперштука, которая ни при каких авариях не даст мне заразить пациента. И все ведь это прекрасно понимают. Но нет. Мне можно только в морг. (Хотя и туда нельзя, на самом деле, просто анализ на ВИЧ сдавать не обязали.) Я изо всех сил стараюсь, чтобы в моих словах не звучала вселенская обида, но получается что-то не очень, да?

Еще мне Библия нравится. Но только Новый Завет. Ветхий вообще не понимаю и того Бога я не знаю и знать не хочу.

А вот персонаж из Нового Завета – тот, конечно, мне симпатичен. Я уверен: если бы Иисус пришел в этот мир сейчас, то обязательно был бы ВИЧ-инфицирован. Гомосексуал, наркоман, распутник или просто сын ВИЧ-положительной Марии. (Кого вы там ненавидите, презираете или боитесь?) А что, ведь считали же его обманщиком, одержимым бесами, самозванцем – по тем временам самые страшные грехи…

Короче, я знаю, этот чувак – он на моей стороне.

* * *

Бабушка меня не любила.

Бывает так, что бабушка и любит, и не любит одновременно – ну, как у Санаева (вы меня простите за вторичность и ссылки на авторитеты, я же в первый раз что-то осмысленное пишу, и мне навыка не хватает), а моя бабушка меня просто не любила.

Она была мной недовольна по умолчанию. И что бы я ни делал – я ничего бы не смог изменить. Я же ВИЧ-положительный.

А чего быть довольной? Дочь росла вроде хорошей девочкой, а потом влюбилась в этого проклятого Валерку. И где же они познакомились?! В университете! Она пришла ассистентом на кафедру, а он – только после аспирантуры. Нищий был. У него имелись ровно одни брюки. Голову мыл хозяйственным мылом, треснувшие авторучки изолентой заматывал. Решил подзаработать. Ну и так подзаработал, что через полгода сам прочно сидел на героине, да и дуру Марго туда же утянул.

Дура Марго – это моя мама. Проклятый Валерка – папа. Хотя тут уверенность бабушку покидала, ведь «Марго была та еще проститутка последние годы, могла и от другого тебя родить, она уже ничего не соображала, прости господи». Падение моих родителей было чрезвычайно быстрым. Потом я читал, что на героине люди могут и по десять лет жить с виду нормальной жизнью – только самые близкие в курсе их состояния. Моя же мама продержалась от первого до последнего укола всего лишь три года.

Бабушка хотела отдать меня в дом малютки, когда в полтора года диагноз подтвердили окончательно, и ВИЧ уже навсегда врезался в ее жизнь,

но Санпалыч из СПИД-центра отговорил ее. Сказал, что я хороший мальчишка, показатели отличные, а там, может, к моему совершеннолетию лекарство от ВИЧ изобретут.

Я – совершеннолетний. Санпалыч ошибался.

Бабушка в лекарство от СПИДа не верила, она почему-то думала, что мама умерла от синдрома, а вовсе не от «отравления неизвестным веществом», как было написано в документах.

– СПИД, сука, я тебя ненавижу! – воздевала она руки к небу, если вдруг на нее накатывала печаль по ушедшей дочке и больному внуку.

Она осталась совсем одна. Дедушка умер еще до моего рождения, старшая дочь уехала в другой город. Подруг у нее не осталось – подозреваю, бабушка намеренно от них избавилась. Какие подруги, когда в семье почти чума.

А я, «камень на ее хилой шее», совершенно не ценю того, что она не отдала меня в детский дом. Издеваюсь, грублю, не слушаюсь.

Когда она меня за это ругала, я все не мог взять в толк, как же я могу вытворять все эти ужасы, если целыми днями сижу в «библиотеке»?

Короче, не любил я бабушку.

Я Нину любил.

* * *

Смуглеет салями, вызывающе поблескивает бутылка водки. Фрукты, конфеты, лимонад.

Радость. Праздник. Нина приехала.

Мне семь лет. Она вызволяет меня из моего невольного убежища:

– Иди поиграй с Ирой и Наташей.

Сначала я иду на кухню и ем деликатесы. Давлюсь от волнения. Ира и Наташа сидят рядом. Одной восемь, другой – десять. Они, конечно, и раньше приезжали, например, прошлым летом, и Нина точно так же предлагала мне их компанию, и мы играли вместе, но за этот год они, как мне показалось, уж очень выросли. А я будто бы остался прежним. В общем, с моей семилетней точки зрения, они ужасно взрослые. Тем почетнее возможность поиграть с ними.

– Ты не боишься? Я бы на твоем месте к дочкам его не подпускала, – заводит бабушка старую песню.

– Нет, ВИЧ же не передается воздушно-капельным путем, сколько раз я тебе это говорила. И ты уже сними маску, мам. Ну, сколько можно?

– Вот ты так уверена, что не передается? – спорит бабушка. – Еще каких-то двадцать лет назад и вируса-то такого не было, ну и как можно говорить, как он передается, а как нет? Ну уж нет, я согласна умереть от гипертонии, от инфаркта, от чего угодно, но не от того, что кожа станет, как у ящура. Нам инфекционист показал фотографию. Сказал, что если я таблетки ему давать не стану, то будет у него какая-то саркома, лимфома и вообще туберкулез.

Бабушка разрыдалась.

– Да ладно тебе, мам, – утешает ее Нина. – Мальчишка вон какой симпатичный, умный, безо всяких курсов к школе отлично готов. Еще нас с тобой переживет.

– Не дай бог! – Машет руками бабушка. – Кому он нужен, кроме меня?! На кого я его оставлю?

Я ощущаю внутри себя чувство вины. Из-за того, что я родился с каким-то там плюсом, бабушка даже умереть спокойно не может. Вроде быть положительным – это очень даже и не плохо. Не зря про хороших персонажей в книгах и фильмах говорят – «положительный герой». А я положительный – и это почему-то страшная беда.