Плывет, плывет кораблик…
Шрифт:
– Сергей Сергеевич, здесь… то есть тут… как бы это сказать… прямо не знаю, больно уж дело деликатное… нет, не могу, язык не поворачивается…
– Что, опять развели на корабле клопов?
– Нет-нет, если бы клопов, тогда и беды никакой.
– Что же, Савелий Юрьевич? Или снова болтают про бунт?
– И с бунтарями полный порядок. Все бунтари – люди наши, проверенные,
– Савелий Юрьевич, не томите. Вы как красная девица – все вокруг да около. С каких это пор вы стали меня стесняться? Уж говорите, коли пришли.
– Хорошо, Сергей Сергеевич, скажу. В общем, так. На фулете – женщина.
Линейка, как разрывной патрон, грохнула об пол. Фулет качнуло – капитан от неожиданности наступил на тормозную педаль.
– Как… Как вы сказали? Кто?
– Женщина, товарищ капитан. Натурально женского пола. Да вы не волнуйтесь, Сергей Сергеевич. Вон графин, хотите водички?
– Женщина? Вы уверены?
– Так точно, лично проверял. Крылов Анатолий Павлович, лифтер наружного лифта. Он – это она и есть.
– Ничего не понимаю. А медкомиссия? Режимная часть, черт возьми? А Шестаков? Он-то куда смотрел?
– Выходит, смотрел… не туда.
Вдруг до капитана дошло. Он побледнел до восковой белизны, потом покраснел как рак. Подобрав с пола линейку, зачем-то передал ее замполиту. Тот взял. Неожиданно капитан залился беззвучным, рыбьим каким-то смехом. Пенные пузыри вздувались на его выпяченной губе и лопались, разбрызгивая слюну. Тело билось об стул. При этом глаза капитана были полны печали.
Замполит отступил на шаг и спрятал линейку за спину.
Так же внезапно смех прекратился. В голосе капитана появилась была обида.
– Это что же, Савелий Юрьевич, получается. Теперь на всей трассе только и будет разговоров: Грохотов – бабский капитан. У Грохотова в экипаже бабы.
– Сергей Сергеевич… Ну, Сергей Сергеевич!
– Не успокаивайте. Чего уж теперь успокаивать. И… об этом… об этой… кроме нас, еще кто-нибудь знает?
– Как не знать? Все знают, весь экипаж.
Теперь капитан присвистнул. Сначала тихо, на одной ноте, потом
"Танец с саблями", – определил про себя замполит.
– Все знают… Кроме меня, капитана. Капитану, значит, знать не положено. Он, значит, так – вроде Володи…
– Сергей Сергеевич, не надо. У вас же сердце. И потом, ну, женщина, что ж тут такого? Не бревно же.
– Вы еще и шутите! Замполит, называется! Правая рука капитана!…
– Сергей Сергеевич, разрешите? Раз уж начато… Она на корабле не одна.
– Сколько же их, Савелий Юрьевич? – К капитану, похоже, вновь возвращалась покинувшая его ирония. – Часом за эти дни нас не брали на абордаж корабли из Анархо-Феминистического Союза?
Замполит иронии даже не слышал. Голос его стал грустен, как только что глаза у капитана. Он сказал, ломая в руках линейку:
– Она не одна, их много. Скажу больше, Сергей Сергеевич. Только вы не волнуйтесь.
– Я уже не волнуюсь. Мне уже интересно. Повторяю вопрос: сколько на борту женщин?
– Каждый третий член экипажа, – замполит помедлил и продолжил решительно. – Это в лучшем случае. В худшем – каждый второй.
– Хо-хо, – улыбка блуждала по бледному лицу капитана. Она то скрывалась в опущенных складках век, то щекотала губы, и тогда они раздвигались, открывая мелкую поросль зубов. – Вы говорите, каждый второй? В таком случае если здесь нас сейчас двое, то… Я вас правильно понимаю?
Замполит потупился. Он сказал очень тихо, не поднимая глаз:
– Правильно.
– И раз мужчина из нас двоих я, то вы… Голос замполита сделался едва слышен:
– Нет, Сергей Сергеевич, вы…
Капитан замешкался лишь на секунду. Улыбка не уходила с его лица, но из бледного оно становилось, розовым. Он протянул руку вперед. Замполит, не глядя, вложил в протянутую ладонь линейку. Рука капитана дрожала. Он зажал линейку в кулак, но замполит ее тоже не отпускал. Руки их разделял лишь узкий деревянный мосток, слишком узкий, чтобы на нем смогли разойтись двое.