Плыви, кораблик!
Шрифт:
— Мужа с домработницей.
— Это я спутала! Думала, умный, а оказался... — совсем уж сварливый, как у Валентины.
И опять резкий, злой:
— Можешь распутаться!.. — Из кухни выскочил Саша, схватил с вешалки пальто и шапку, хлопнул дверью.
Нина стояла у своего столика на кухне, глотала слёзы. Анна Николаевна вышла из своей комнаты, подошла к плачущей Нине, сказала тихо:
— Глупая ты, глупая! Это ведь счастье, если есть кого кормить, о ком заботиться.
Дымка, испуганно забившаяся под стол в то время, когда в коридоре шла суматоха, теперь вылезла на середину комнаты, прогнула спину, потягиваясь, подошла к своей мисочке, но есть не стала, просто ткнулась носом, проверила, всё ли на месте. Посмотрела маленькими влажными глазками на Анну Николаевну — не просто так посмотрела, словно сказала: «Вот и ладно, вот и хорошо! Тихо и уютно. Всё в порядке».
— Ну, ну, — сказала Анна Николаевна. —
Дымка и это поняла. Вскочила на кушетку, положила мордочку на лапы: «Можно и подождать».
Они спустились в метро. Кореньков бросил в автомат двадцать копеек, взял из металлического карманчика четыре пятака и стал раздавать — один Наташе, второй Борьке Авдееву, третий Валере.
— У меня проездной, — сказал Валера.
Наташа с Борисом и Кореньков опустили свои пятаки в щель автомата, а Валера прошёл мимо женщины-контролёра, показав карточку билета. Ребята с почтением посмотрели на маленького Валеру. И правда, Валера в классе, пожалуй, самый маленький и самый умный. Не круглый отличник, как Игорь Агафонов, а просто умный. А проездной билет у него потому, что Валера в школу не ходит, как все остальные ребята, а ездит. Правда, недалеко, всего три остановки, но ездит. В прошлом году Валера переехал на новую квартиру, а в новую школу переходить не захотел. Другому кому-нибудь родители, может, и не разрешили бы ездить в школу, а Валере разрешают. Потому что Валера и так сам давно уже ездит по городу: в изостудию, Дом пионеров и в зоопарк. В изостудию — два раза в неделю, а в зоопарк — столько раз, сколько может. И ездит он не просто так, как другие, — погулять, посмотреть зверей. Валера зверей рисует. А это очень трудно, потому что зверю ведь не скажешь: «Сядь и сиди, а я буду тебя рисовать». Приедет Валера в зоопарк, пройдёт мимо пруда с утками. На пруду всегда весело, даже в хмурые дни. Вот по тёмной воде плывёт, закинув назад шею, утка. Ей в холодной воде не холодно. Плывёт в полное своё удовольствие. А следом за ней скользит по глади пруда узенький длинный угольник волны. Доплыла, вылезла на берег, такая ладненькая и даже совсем не мокрая. Пошла, переваливаясь, на коротких лапках, потом остановилась, сунула под крыло клюв: приводит себя в порядок. У пруда пахнет свежестью, здесь всегда простор и покой. Даже забываешь, что совсем рядом по улице идут троллейбусы, мчатся машины, спешат люди. И уткам никакого дела нет до города. Они тут у себя дома. И дома, и на воле. Захотят, могут убежать. Но не убегают. Живут, выводят утят. Сколько раз проходил Валера мимо уток, остановится, полюбуется и пойдёт дальше. Потому что утки его не волнуют. Валера идёт к зверям, у которых четыре лапы, шерсть и разумные глаза. Подойдёт к вольеру, постоит, приглядываясь, раскроет альбом, вытащит карандаш и ждёт. Чего ждёт, и сам не знает. Ждёт, пока увидит зверя. Разве он его сейчас не видит? Вот он — мишка косолапый. Стоит на задних лапах, передними болтает в воздухе, просит: «Дайте! Дайте! Дайте!». «Кормить зверей в зоопарке строго запрещено!» — написано чёрным по белому на табличках. И звери здесь не голодные, может быть, они сыты даже больше, чем где-нибудь в лесу. А вот стоит и просит попрошайка, и вид у него жалобный-жалобный. Смотрят на мишку посетители зоопарка, смотрит и Валера. Видит его, конечно. Но одно дело — увидеть просто так, глазами, и совсем другое — увидеть глазом художника. Почувствовать: нарисовать этого мишку-попрошайку можно только так и никак иначе. Вот и стоит Валера, смотрит. Иногда вдруг увидит, и тогда его карандаш быстро заскользит по альбомному листу, а внутри у самого Валеры вспыхнет радость и грусть и какое-то беспокойство. А иногда и ничего не вспыхнет. Валера постоит, постоит и уедет домой.
Дома вдруг откроет Валера свой альбом, полистает... Вот тот мишка-попрошайка — одна лапа поднята вверх, другая на животе, словно мишка сам себя поглаживает по пузу... Вот крупная лобастая голова с лохматой гривой. Одна только голова лежит на согнутой лапе, да ещё едва видимый контур спины. Это лев. Спит. Или просто лёг и отвернулся — надоело ему смотреть на тех, кто день за днём десятками глаз смотрит на него. Вот рожки, и ножки, и огромные глаза. Это косуля. Почему-то все звери в альбоме у Валеры печальные. Только один зверь получился весёлый. Это Дымка. Правда, рисовал Дымку Валера не в зоопарке, а в комнате Анны Николаевны, в Гвардейском переулке. Дымка лежала на кушетке, рядом сидел Кореньков и поглаживал её по шее, чтобы она не вертелась. Но на рисунке не видно ни Коренькова, ни кушетки — одна только лохматая голова с маленькими весёлыми глазками и собачьей улыбкой. Собаки ведь улыбаются. Валера этого не знал, а вот, когда рисовал Дымку, увидел. И на рисунке сама собой получилась Дымкина чуть приметная улыбка.
Но
На какой остановке вылезать, Кореньков знал. И что надо перейти площадь, тоже знал. А вот дальше...
— Это где-то здесь, — проговорил он, вглядываясь в улицу, ровным лучом уходившую от площади. — Дядя Фёдор сказал, дом во дворе, рядом с заводом.
— А какой номер? — деловито спросил Боря Авдеев.
— Номера никто не знает. Он сказал: «Ты найдёшь. Завод «Электроприбор», а дом сразу за ним во дворе, приметный: двухэтажный с колоннами».
Они шли по улице. Она была неширокая и будто разделённая пополам на тёмное и светлое — одна сторона солнечная, на другой тень. На солнечной стороне сияли стены и сверкали стёкла, на теневой всё отдыхало в тишине и прохладе. По обеим сторонам стояли дома как дома. Старые и поновей, с балконами и без. В первых этажах занавески — в цветах и полосках, в кубиках и ромбиках и просто гладкие, одноцветные. В одном окошке стояла клетка с канарейкой. Канарейка жёлтенькая, как солнечный зайчик, пущенный кем-то с солнечной стороны. Скачет на тоненьких ножках, весело, словно она не в клетке, а в саду, на приволье. В другом — цветочные горшки с тусклой запылённой зеленью. В третьем сидел на вышитой подушечке рыжий кот. Большой, пушистый, он скучливо смотрел на улицу. Видно, хотелось ему спрыгнуть вниз со своего окошка, побродить по крышам, поиграть или даже подраться с другими котами. Может быть, эти другие коты — серые, белые, чёрные, полосатые, хотя сами и были не красивей, дразнили пушистого рыжим. Рыжих почему-то всегда дразнят рыжими. Валера застрял у окошка с рыжим котом, вскинул голову, постоял, поглядел, сказал, ни к кому не обращаясь:
— А рыжий цвет очень колоритный.
В другое время Кореньков и сам бы с удовольствием поглядел на рыжего кота. Но сейчас его интересовало другое. Завод. Где он — этот завод «Электроприбор»? Завод ведь не иголка, его сразу увидишь, если он есть. Но вокруг не было видно ни одной трубы с серым хвостом дыма, не слышалось ни железного грохота, ни шума машин. Валера опять остановился, кивнул на противоположную солнечную сторону:
— Смотрите, какой дом!
— Какой?
— Да вон тот. Совсем как терем!
Дом и правда был похож на терем-теремок. Сам красный под высокой крышей, узкие окошки в белых каменных завитках, крыльцо с широкими каменными ступенями, а перед ним ровным строем копья железной ограды. Стоял он тихий, словно нежилой. В сказках в таких теремах живут заколдованные принцессы, которых отыскивает и расколдовывает добрый молодец.
— Красивый! — Наташа тоже приостановилась, разглядывая сказочный дом. — Терем-теремок, кто в тереме живёт?
Кореньков тоже приостановился — недовольный. Конечно, Валера очень умный, никто и внимания не обратил, а он разглядел. И «кто в тереме живёт» тоже интересно. Но им сейчас нужен завод. И вдруг Борис Авдеев закричал:
— Завод!
— Где? — завертел головой Кореньков.
— Да вот же. Он и есть — этот терем! На дверях...
Над каменным крылечком за оградой из копьев не сразу можно было разглядеть стеклянную табличку с надписью: «Электроприбор». Вот так теремок с принцессой! Поди, попробуй догадайся!
А следом за оградой без всяких ворот — каменная арка двора.
Ребята быстро перебежали через улицу. Теперь уже и искать всего ничего.
— Как его фамилия, этого твоего старичка? — спросил Борис Авдеев Коренькова.
— Фамилии дядя Фёдор не сказал. Никто не помнит, говорит. Иван Иванович — и всё.
— Да-а, — протянул Боря Авдеев. — На деревню дедушке.
— Найдём, — сказала Наташа. — Главное, дом нашли.
Но дома они не нашли. Не нашли. Не потому, что плохо искали. За каменной аркой, как и говорил Коренькову Фёдор, был двор, старый московский двор со старыми тополями, на которых робко проклёвывались ещё редкой слабенькой зеленью первые листочки. А двухэтажного дома с колоннами не было. Можно было только догадаться, что ещё совсем недавно он здесь был, стоял на том самом месте, где сейчас чёрно-жёлтыми грудами корёжилась развороченная земля. Рядом лежали штабелями серые бетонные плиты, валялись какие-то трубы и над всем этим возвышался подъёмный кран.
— А домик-то тю-тю, — присвистнул Борис Авдеев. — И твой Ваня в квадрате — тоже...
Дом снесли. Это было ясно. А вот что делать дальше, не мог придумать даже очень умный Валера. Бывают такие обстоятельства в жизни, в которых бессилен самый умный человек. Они стояли и смотрели на чёрно-жёлтые груды земли, из которых кое-где торчали углы битого кирпича — остатки ещё недавно стоящего здесь дома. Но сколько ни смотри, дом заново не вырастет. Это тоже было ясно. Но всё же они продолжали стоять.