Плывун
Шрифт:
Теперь эта сущность мстила прекрасным воспоминаниям о любви и братстве свинарок и пастухов на фоне единственной в мире широкой страны, где было много лесов, полей и рек, а диких обезьян, наоборот, не было.
Теперь обезьян стало существенно больше.
Пирошников вполне сознательно лелеял в себе эти безумные реакционные взгляды, понимая, что только они могут противостоять либеральному безумию.
Клин, как всегда, вышибался клином.
Поэтому его возвращение на минус третий не имело ничего общего с демократическим опрощением, а было скорее
Запланированный переезд на старое место начался с самого утра, когда явились на работу охранники. Геннадий быстро объяснил им задачу, и уже через минуту первый отряд с пачками книг в руках погрузился в лифт, а второй потащил диван вниз по лестнице, потому как в лифт он не помещался.
Геннадий возглавлял экспедицию с диваном, а Пирошников с ключами от боксов поехал в лифте с книгами.
Он вышел на минус третьем не без опаски. Как встретит его народ, который совсем недавно изгнал возмутителя спокойствия, безуспешно пытавшегося с помощью Поэзии обустроить и поправить покосившееся жилище? Что-то здесь было от возвращения Солженицына, так он подумал не без тщеславия.
Нет, он не ждал цветов и рукоплесканий. Но хотя бы элементарной отзывчивости, желания загладить старую ссору и протянуть руку дружбы хотел бы предполагать от домочадцев.
Этаж встретил его пустым коридором и подозрительной тишиной. Возможно, все еще спали, не было и десяти утра, но с другой стороны, не столь уж ранний час, пора просыпаться, господа! Пора просыпаться.
Минус третий был пуст и безмолвен, лишь ветер гулял по наклонному коридору.
Тем страннее выглядела эта процессия дюжих молодцев, нагруженных пачками поэтических книг, во главе с пожилым господином, который, хромая и тяжело дыша, двигался вверх по наклонной плоскости.
«В белом венчике из роз… В белом венчике из роз…» — повторял он про себя.
Наконец они достигли двери с номером 17, и Пирошников уже достал из кармана ключи, как вдруг заметил, что дверь слегка приоткрыта. Он потянул за ручку и заглянул внутрь.
В маленькой прихожей никого не было, лишь висел на стене забытый постер магазина «Гелиос», на котором была изображена молодая привлекательная каратистка в белом кимоно в момент нанесения зубодробительного удара голой пяткой в челюсть неприятного толстячка, чем-то похожего на Выкозикова.
Каратистка же, в свою очередь, напоминала поэтессу Тоню Бухлову.
Под этой впечатляющей картиной была лишь одна крупная надпись:
ПРЕСВОЛОЧНЕЙШАЯ ШТУКОВИНА! —
очевидно, намекающая на вечное существование Поэзии.
Этот плакат по просьбе Пирошникова изготовили в свое время члены объединения «Стихиия».
Пирошников осторожно вошел в прихожую и, приблизившись к двери в большую комнату, ранее занимаемую магазином, толкнул дверь.
Его взору открылась картина комнаты с пустыми стеллажами, в которой у боковой стенки, свернувшись калачиком на надувном матрасе и подложив под голову
Пирошников подошел ближе и остановился над ним. Сзади охранники принялись вносить пачки книг и ставить их на стеллажи, не распаковывая.
— Эй, Август… — тихо позвал Пирошников.
Юноша открыл глаза, и в глазах этих отразилось смятение. Он поспешно вскочил на ноги и стал зачем-то кланяться Пирошникову по-японски, сложив ладони лодочкой у груди и повторяя:
— Сэнсей! Сэнсей!
И бормоча неразборчиво слова извинения и благодарности.
— Ничего страшного… — покровительственно заметил Пирошников. — Вы мне нисколько не помешали… И не навредили.
Август поспешно закивал: да, да, не навредил нисколько!
— Вы уж извините, — Пирошников развел руками, — но мы вынуждены возвратиться на круги своя…
— На круги, понял… — продолжал кивать Август.
— Заходите, в общем.
Август поспешно подхватил свою куртку и матрас и принялся протискиваться с надутым матрасом в проем двери. Охранники помогли ему сложить непокорный матрас вдвое, он выскочил с ним в коридор, раздался хлопок распрямившегося матраса — и Август ринулся куда-то вверх по направлению к кафе «Приют домочадца».
А к двери бокса № 19 уже плыл диван, сопровождаемый Серафимой, которая несла на руках кота Николаича.
Пирошников вышел в коридор встречать своих и руководить размещением мебели.
— Второе пришествие Николаича! — приветствовал он кота, на что кот надменно взглянул на Пирошникова, а тот смутился, поняв, что сказал глупость.
Так или иначе, переезд состоялся при полном отсутствии публики. Домочадцы не спешили предъявлять верноподданнические чувства, может, потому, что не знали еще о смене статуса соседа по этажу.
Однако вскоре выяснилось, что это не совсем так.
Дина показалась из своей квартирки ровно тогда, когда последний охранник, получив от хозяев мебели сердечную благодарность, покинул этаж. Пирошников был рад ее увидеть, хотя в тот момент был бы рад любому. Безлюдность коридора угнетала его.
— Заходите, заходите! — с преувеличенным радушием пригласил он соседку в дом, хотя там еще царил хаос переезда, который пыталась ликвидировать Серафима.
Он почувствовал, что ему не терпится рассказать о визите Джабраила и неслыханном подарке, и смутился: стоило ли придавать этому столь большое значение? Неужто он и впрямь намеревается властвовать?
Поэтому он все же усадил соседку за стол и попросил Серафиму приготовить чай, а пока она это делала, задал Дине несколько вопросов про ее здоровье и бизнес, которые его, если честно, вовсе не интересовали, и про обстановку на этаже, которая интересовала его гораздо больше.
Дина отвечала с вежливой улыбкой, однако было видно, что ее забавляет неуловимая перемена, произошедшая с Пирошниковым. И когда тот наконец покончил с вежливыми расспросами и уже готов был выложить важнейшую для себя новость, она, словно невзначай, добавила: