По Берлину. В поисках следов исчезнувших цивилизаций
Шрифт:
Физическое отвращение вызывает описание «серых бутербродов», которые жуют немецкие рабочие, «пудовых шуток» обывателей, сцены отдыха немецких бюргеров возле Грюневальдского озера: «Сероногие женщины в исподнем белье сидели на жирном сером песке, мужчины, – одетые в грязные от ила купальные трусики, гонялись друг за другом», – нечистоплотность пансионов: «Эта ванна была вся снутри облеплена хозяйскими волосами, сверху на веревке зловонно сохли безымянные тряпки, а рядом у стены стоял старый, пыльный, поржавевший велосипед».
Сфера немецкой культуры также для Набокова являлась воплощением примитива и вторичности. Так, он отмечал вошедшие в моду военную музыку, «ремесленную» поэзию, «бесталанное» искусство карикатуры,
Сарказм писателя нашел выход в коротком рассказе «Путеводитель по Берлину», написанном в декабре 1925 г. Рассказ состоит из 5 (мифологическое число!) частей, вполне описывающих «чужой» мир: I – «Трубы»; II – «Трамвай»; III – «Работы»; IV – «Эдем»; V – «Пивная». Среди мотивов, проходящих через весь текст, отметим оппозицию «звериное – человеческое». Собственно, к «человеческому» относятся лишь образ рассказчика и «белокурого ребенка», в будущем воспоминании которого должно сохраниться рассказанное.
Все остальное, с одной стороны, имеет вполне реальные черты жизни Берлина, что дало возможность немецкому литературоведу Дитеру Циммеру прочитать рассказ как документальный текст и проиллюстрировать его черно-белыми фотографиями 20-х годов ХХ в. С другой стороны, все описываемое в рассказе подчеркивает звериную сущность окружающего, что дает возможность воспринимать образ города как некоего наводящего ужас монстра.
Основными его характеристиками становятся «железность» (трубы, трамваи, рельсы, монеты, пуговицы мундира, чугунные молоты, почтовые ящики, решетки клеток), «агрессивность» (жесткие грубые руки трамвайного кондуктора, грубые пальцы, тряска трамвая, дребезжание фургона, резкие звуки уличных работ, резкие движения, клетки Зоологического сада, «жерла» труб, «бомба» лиственницы, вагонная «корма», морские звезды о пяти концах, даже черепаха напоминает «гугнивого кретина, которого вяло рвет безобразной речью») и «примитивность» (интересы только физиологического характера – пивная, бутылки; пекарь «ангельского» вида; грузчики, переносящие мясные туши; убогая, неопрятного вида еда; биллиард; газеты; отсутствие индивидуальности: имя Отто с симметрично расположенными буквами, подходящее к трубе с ее двумя отверстиями; сексуальные аллюзии: «...и есть что-то вроде покорного ожидания самки в том, как второй вагон ждет, чтобы первый, мужеский, кидая вверх легкое трескучее пламя, снова подкатил бы, прицепился»).
Не последнюю роль в отторжении Берлина для Набокова играла и специфичность берлинского пространства: «чужое» на границе со «своим», ставшим «чужим», проникновение сюда реалий советской жизни – газет и журналов, советских чиновников, свободно преодолевавших границы, закрытые для эмигрантов, а также толпы бывших соотечественников, наводнивших город и вполне освоившихся в этом пространстве. Все это опошляло пафос изгнанничества, создавало видимость прежней жизни и прежней культуры, в прямом смысле – Москвы на Шпрее. Потому через романы «Защита Лужина» и «Подвиг» проходит вполне чеховский лейтмотив – «В Берлин! В Берлин!», что Берлин для Набокова ассоциируется с топосом Москвы, чуждым топосу Петербурга: «Но, пожалуй, самым неожиданным в этом новом, широко расползавшемся Берлине, таком тихом, деревенском, растяпистом по сравнению с гремящим, тесным и нарядным городом Мартынова детства, – самым неожиданным в нем была та развязная, громкоголосая Россия, которая тараторила повсюду – в трамваях, на углах, в магазинах, на балконах домов».
И более того. Распознание в «чужом» – «своего чужого», тенденции к тоталитаризму, позволило Набокову их отождествить и, отождествив, отторгнуть: «Я, кстати, горжусь, что уже тогда, в моей туманной, но независимой
Несостоявшийся «роман» Набокова с Берлином закончился бесславно. Как, собственно, не состоялись «романы» и с другими городами и странами мира – Англией, Францией, Америкой. Добившись своего, славы и денег, в наконец спокойной и обеспеченной старости в Швейцарии, в маленьком курортном городке Монтре, в фешенебельном отеле, где когда-то в начале XX в. останавливалась семья русского царя и где он провел последние 16 лет своей жизни, став единственным из русских авторов, принадлежавших всему миру, а не одной национальности или одному языку, – он не переставал терзаться, мучился во снах только одним градом, Китежем, потерянным Эдемом – Петербургом.
Путем Набокова – из Берлина все дальше на запад – во Францию, Америку, Канаду – прошли тысячи эмигрантов. Первая волна русской эмиграции схлынула, оставив после себя легенды и фотографии в старых газетах. А мы можем пройтись по их берлинским адресам.
К примеру, Алексей Ремизов, жил в Берлине с августа 1921 по декабрь 1923 г. в пансионе Шнабель по Bayreuther Str, 10, затем по Kirchstr (Gierkezeile), 2, и в конце – Lessingstr, 41 (Tiergarten).
Алексей Толстой в эти же годы снимал комнаты в пансионе Фишер по Kurf"urstendamm, 31, затем по Beltziger Str, 46.
В пансионе Элизабеты Шмидт по Trautenaustr, 9, жили в свое время Марина Цветаева и Илья Эренбург, в пансионе d’Albert (Passauer Str, 3) – Андрей Белый.
По Bundesallee, 207, с 1922 по 1923 г. жил Виктор Шкловский, а в пансионе Фазанен-Эк по Fasanenstr 41 – Борис Пастернак (с августа 1922 по февраль 1923 г.).
В пансионе Крампе (Viktoria-Luise-Platz, 9) жили Андрей Белый и Владислав Ходасевич.
В пансионе Pragerplatz (Pragerplatz, 9) снимали комнаты Илья Эренбург, Марина Цветаева и Алексей Толстой, а в маленьком курортном пригороде Берлина Bad Saarow в эти же годы жили Владислав Ходасевич и Максим Горький.
ЕВРЕЙСКИЕ КВАРТАЛЫ
Не только русская, но и еврейская культура – часть истории Берлина. Документы гласят, что она так же стара, как и сам город.
Самое раннее упоминание о существовании евреев на территории сегодняшней Германии относится к 321 г. Скорее всего, первые евреи прибыли сюда вместе с римскими легионерами. В Codex Theodosianus – Указе императора Константина – кельнскому магистрату сообщалось о высочайшей чести, оказываемой евреям Курии, а именно: направлять требуемые налоги прямо в Рим. Следующее упоминание – уже во времена правления Карла Великого (768 – 814). Тогда евреи чаще всего занимались торговлей. Еврейские купцы обслуживали дворы сиятельных князей и влиятельных священников. Они поставляли духи и экзотические пряности, ювелирные изделия и медикаменты. В легенду вошла история купца Исаака из Нарбонна. Он был одним из посланников Карла Великого ко двору Гаруна аль-Рашида. Единственным выжившим после опасного и полного приключений путешествия он вернулся через 5 лет в Аахен на белом слоне по кличке Абулабац – подарке калифа.