По долинам и по взгорьям
Шрифт:
— От них всего можно ждать!
Но наши опасения оказались напрасными. Подводы с пулеметами, винтовками, гранатами и патронами белые сдали без всяких разговоров. Проходя по улице заводского поселка, солдаты и офицеры, одетые в зеленые английские мундиры, срывали с себя погоны и бросали их в общую кучу. Скоро у дороги выросла гора погон.
Мы окружили солдат. Это были пермские крестьяне, недавно мобилизованные Колчаком.
Миша Курилов спросил в шутку одного из них:
— А может, ты, дядя, англичанин?
—
Противник продолжал поспешно отступать, почти не оказывая сопротивления. Наши части продвигались на восток по 20—30 километров в сутки.
Путь наш лежал по знакомым местам — через Комарово, Тазы, Крюки и другие села и деревни, где нам довелось сражаться с врагом в октябре — декабре 1918 года.
Крестьяне встречали красноармейцев как родных, со слезами радости на глазах.
В деревне Полушкиной наш полк приветствовала делегация жителей окрестных селений. Малышевцы были здесь в ноябре — декабре прошлого года и оставили по себе добрую память как верные защитники трудящихся. Крестьяне особенно горячо принимали ветеранов полка, вспоминали о тех, кто не вернулся назад, сложил свою голову в боях с врагом.
В одном из сел ко мне подошла девушка в цветастом полушалке, поздоровалась и спросила:
— Скажи, а Семен не с вами?
Я сразу узнал девушку. Это была Аксинья, та самая, которая везла в обозе от Комарова за Кунгур раненого Семена Шихова.
Тогда, зимой, она ехала с нашим обозом до Глазова, а потом отправилась на своих санях назад, домой.
— Нет с нами Семена, — ответил я.
К нам подошел Паша Быков.
— А где же ваш дружок? — снова спросила Аксинья.
Паша внимательно посмотрел на девушку, тяжело вздохнул и медленно произнес:
— Нет больше Семена… Остался в Таборах, на берегу Камы. Ни одна девчонка в походе его не целовала. Поцеловала только пуля…
— Ой!.. — тихонько вскрикнула Аксинья, и глаза ее наполнились слезами.
— Перед смертью тебе кланяться велел, — добавил Паша. — Жалел, что больше свидеться не пришлось.
Девушка низко опустила голову, повернулась и медленно пошла в избу.
Я молча пожал руку Павлу. Молодец: догадался хоть так утешить Аксинью. Зачем ей знать, что Семен умер мгновенно и ничего сказать не успел…
Не снижая темпа наступления, наш полк следовал вдоль линии железной дороги Кунгур — Екатеринбург. Миновали Шамары, Вогулку, Сылву, Саргу, Сабик.
Нелегок был этот обратный путь по местам, где летом и осенью 1918 года погибло много боевых товарищей. Белогвардейцы, отступая, разорили села и деревни. У нас не было ни хлеба, ни фуража. Своих измученных коней мы кормили мешанкой из отрубей и сами питались тем же. Раз или два в сутки заваривали кипятком ржаные отруби, круто солили их и ели, нахваливая. Наша одежда истрепалась,
Но ведь мы возвращались с победой, освобождали родной Урал. Сознание этого поддерживало боевой дух, вливало в нас новые силы.
Четырнадцатого июля, дойдя до Билимбаевского завода, малышевцы узнали, что к Екатеринбургу уже приближается 28-я дивизия 2-й армии. В ночь на пятнадцатое июля мы совсем не спали, возбужденно переговаривались…
— А вдруг не возьмет город двадцать восьмая?
— Ну уж, не возьмет!
— А не возьмет, тогда очередь за нами.
— Что ж, в добром деле завсегда помочь рады…
На рассвете в полк приехал Андрей Елизаров — наш бывший пулеметчик, а теперь — уполномоченный особого отдела штаба 3-й армии.
— Ну, ребята, пляши! — сказал Елизаров. — Взяли Екатеринбург, честное слово, взяли!
— Ура! — закричали малышевцы.
Новый командир полка Захаров дал всем бойцам-екатеринбуржцам отпуск на два дня. Мне и Мише Курилову он разрешил выехать в город сразу, не дожидаясь остальных.
И мы поскакали по пыльному сибирскому тракту в родной Екатеринбург.
Почти год назад, двадцать пятого июля, ушли мы из города и вот теперь возвращались. Позади оставались последние километры полуторатысячеверстного похода по дорогам гражданской войны.
Чем ближе к дому, тем тревожнее становилось на душе. Живы ли отец и мать? Ведь после ухода из Екатеринбурга я не имел от них ни одной весточки и сам не мог написать им. Живы ли Виктор Суворов, Саша Смановский и товарищи, оставшиеся в подполье?
По дороге навстречу нам тянулись подводы. Это верхисетские возчики везли боеприпасы и трофеи 28-й дивизии, которая срочно перебрасывалась на Южный фронт. Один из верхисетцев вдруг соскочил с повозки.
— Эй, парень! Товарищ! — закричал он. — У тебя не Медведев ли фамилия?
— Медведев, — подтвердил я.
— Так ведь беда, парень, — возчик сокрушенно покрутил головой. — В семье-то у тебя невезуха… — Он замолчал и жалостно заморгал глазами.
Сердце у меня захолонуло, а дядька продолжал молчать.
— Да не тяни ты! Чего душу выматываешь? Руби сразу! — хрипло бросил я.
— Так молодуха-то твоя, Нинка, значит, в Сибирь за белым офицером подалась и дите бросила.
Я оторопел. Потом сообразил, что это не меня, а какого-то другого Медведева постигло такое несчастье, и улыбнулся. Курилов рассмеялся.
— Свят, свят! — испуганно перекрестился возчик. — Чего же вы зубы скалите? Или ума решились?
— Да его-то жена, дядя, еще в девках ходит! — сказал Миша. — Ошибся ты!
— Как ошибся? Ведь он Медведев?
— Медведев, да не тот! — ответил Курилов, и мы пришпорили коней.
Вскоре нам опять повстречались возчики, тоже из нашего поселка. Среди них был мой ближайший сосед. На этот раз я узнал свою беду, не чужую.