По дорогам идут машины
Шрифт:
— На ком же? — спросил батя.
— А все одно на ком. Вон хоть Григорьевну возьму. Ей одной тоже не лучше моего живется. Сейчас пойду и скажу своему председателю.
Савельич застукал ладошкой по скамье, нащупывая шапку. Попрощавшись, он вышел, аккуратно и плотно затворил за собой дверь, а батя все сидел за столом, и красный глазок то затухал, то накалялся в темноте; совсем тихо было в горнице, только сверчок за печкой стрекотал до того надоедно, что захотелось его прихлопнуть.
Пришла мама. Начала собирать ужин и спрашивать, куда девался уксус. Мы поужинали и легли, но сверчок все стрекотал, я не
Прошел один день, прошел второй, а я так и не узнала, до чего договорился Савельич с сыном. А на третий день вечером шла Лелька, я не утерпела, окликнула ее.
— Здравствуйте, — сказала Лелька и остановилась. Я не знала, что дальше говорить, а Лелька стояла, наклонив голову немного набок, и ждала.
— У вас, говорят, книжек много? — спросила я, чтобы только сказать что-нибудь. — Дайте мне почитать!
— Хорошо. Пойдемте ко мне, выберите.
Я пошла с Лелькой и поглядывала на нее, и мне было завидно, что она красивая, как артистка. Когда мы прошли с полпути, Лелька спросила:
— А вам про книжки Василий Карпович говорил?
— Нет. Чего ему со мной говорить.
— Нет? А мне казалось, что вы с ним друзья.
— Какие мы друзья! Я с ним и видаюсь только на поле.
— Не советую вам с ним дружить. Ничего в нем хорошего нет. Я его достаточно узнала. Он за мной ухаживал. Начнешь с ним разговаривать, а он сидит, скатерть мнет, только и слышно от него: «как из пушки»…
В комнате у Лельки было до того прибрано и чисто, что страшно было до чего-нибудь дотронуться. Она достала с полки книжку «Казаки» Льва Толстого и подала мне.
— Садитесь, Нюша, — сказала Лелька. — Я думала, что он здесь, в комнате, стесняется, и вытащила его однажды погулять. Он пошел с таким видом, словно делал мне величайшее одолжение. Помню, вышли мы за овин, пошли в низинку, туда, где кочки. Я рассказывала ему о своей жизни, а он молчит, рассматривает кустики, ямки сапогом ковыряет, просто невежливо себя ведет. Был чудный вечер. Пели соловьи. Наконец в нем что-то тронулось, он расшевелился и стал разговаривать безо всяких пушек. Я даже удивилась. И мне показалось, что мы начали понимать друг друга. Я декламировала ему Блока, и он внимательно слушал. И вдруг, вы понимаете, остановился около какой-то ямы как вкопанный. Мне даже страшно сделалось. Он посмотрел на меня, как ненормальный, и, представьте себе, закричал: «Беги к дяде Ивану, неси заступ! Только быстро, как из пушки!» Меня больше всего возмутило это «только быстро!», как будто я солдат, а он лейтенант. Конечно, я повернулась и ушла домой.
— А на что ему заступ? — спросила я.
— Оказывается, он на том месте торф нашел. И чуть с ума не сошел от радости. Потом, правда, он приходил извиняться и целый час угощал меня разговорами о том, что нашел удобрение за полкилометра от дороги, а до этого торф возили пролеском за восемнадцать километров. У меня голова сделалась вот такая.
— Почему же? Это интересно!..
— Чего же здесь интересного!
— А как же. Сколько лошадей на другую работу освободилось. То возили…
— Ну вот, теперь вы мне станете объяснять. — Лелька улыбнулась.
— Нет, я вам объяснять не буду. А он хорошее дело сделал.
— Между прочим, о вас он иного мнения, — сказала Лелька.
— Какого?
— Посмеивается над вами.
— Чего же ему смеяться? — спросила я, и словно что-то упало внутри меня.
— Трудно сказать. Вот вы, наверное, помните, приезжал позавчера товарищ из райкома. Так вот Василий Карпович водил этого товарища в поле — пшеницу смотреть. От нечего делать и я с ними пошла. Ну, ходили они долго, я страшно устала. Наконец подошли к вашему участку, и Василий Карпович начал рассказывать о вас в комических тонах.
— Почему же в комических? — спросила я. — Он же на собраниях говорил, что хорошо работаю…
И я не слышала, что ответила Лелька, и даже, кажется, не попрощалась и только по пути домой вспомнила, что забыла книжку у Лельки на столе. Но я не стала к ней возвращаться, а пришла домой и сразу легла спать и долго тайком от мамы плакала.
А на другой день меня послали в Вологду на совещание стахановцев сельского хозяйства. Под вечер, когда я уже села в машину, чтобы ехать на станцию, подошел Василий Карпович. Он подошел прямо к дверце кабины, оглянулся, словно за ним подглядывали, и, как-то жалостно усмехнувшись, протянул мне цветок и сказал тихо:
— Надо?
— Нет, не надо, товарищ председатель, — ответила я нарочно громко, чтобы и Семка-шофер услышал. — Колючек много в вашем цветке. По хозяину и цветок.
Мы поехали. Я оглянулась в заднее окошко, но за облаком пыли Василия Карповича не было видно.
В Вологде мы пробыли четыре дня. В последний день я рассказывала о наших делах. После выступления, в перерыве, ко мне подошел тот самый дяденька из райкома, который приезжал в наш колхоз. Оказалось, он хорошо знает Василия Карповича по армии, они больше года были в одной части. Дяденька был веселый, и, когда стал рассказывать про войну, все у него получилось смешно и не страшно. А потом он пожалел, что мало пришлось побыть в нашем колхозе, а поговорить с Василием Карповичем через самоварчик (это он так сказал) так и не удалось.
— А как у Васи дома после войны? — спросил он. — Интендантство в порядке? Ложки, плошки, одежка?
Я сказала, что Василий Карпович живет неплохо, только вот мать его в войну померла, и теперь им с отцом трудно хозяйничать.
— Ну, это горе — не беда. Скоро женим парня.
— На ком?
— Вам лучше знать. Какая у вас комсомолка по три нормы в день дает? Мы с ним по полю ходили, он хлеба показывал и своим народом хвастался, так…
— А что он про нее говорил?
— Хвалил. Вообще-то он многих хвалил, но других, так сказать, прозой хвалил, а про эту чуть ли не стихами стал выражаться, чуть ли не на цыпочки вставал.
Дяденька усмехнулся и прищурился, что-то вспомнив.
— А барышня, которая с нами вместе ходила, начала от зависти свой городской платок беленькими зубками чуть не насквозь прокусывать. Ясна обстановка?
Это он сказал тихонько и медленно и так поглядел на меня, что я испугалась и не стала с ним больше говорить, а то еще поймет, чего ему понимать не следует.
У меня хватило терпенья дождаться конца совещания. Хватило терпенья спокойно ждать поезда. Но когда я сошла на нашей станции — я уже не могла искать попутную машину и поэтому пошла пешком.