По дороге к любви
Шрифт:
Эндрю не теряется, впрочем, я в нем не сомневалась. Лицо так и сияет, улыбка до ушей, видно, что ситуация доставляет ему громадное удовольствие.
— Этот размер лучше всего, дорогая, — блеет он. — Я бы всем рекомендовал, когда хорошо стоит, в них заполняемость лучше, правда?
Чмокаю губами, словно сплевываю, потом весело смеюсь.
Парочка торопливо уходит.
— Скотина! Развратник! — шепотом кричу я, не переставая смеяться.
Роняю банку с кремом для бритья, она со стуком падает на пол, нагибаюсь, чтобы поднять.
— На
Эндрю берет тюбик какой-то мази с антибиотиком, и мы направляемся к кассе. Он кладет на движущийся транспортер еще две упаковки вяленого мяса и пачечку драже «тик-так». Я беру большую бутыль дезинфицирующей жидкости, тюбик гигиенической помады и пачку вяленого мяса для себя.
— Ага, осмелела? — кивает он на мое вяленое мясо.
Я усмехаюсь и ставлю пластмассовую перегородку между его товаром и моим.
— Ничего подобного, — отвечаю я. — Я обожаю вяленое мясо. Я бы ела даже зараженное радиацией.
Доставая из кармана кредитную карту, он улыбается и пытается объяснить кассирше, чтобы та посчитала нас вместе.
— Ну уж нет, на этот раз плачу за себя сама, — возражаю я и кладу руку на разделительную планку. Выразительно гляжу на кассиршу, чтобы не вздумала считать мой и его товар вместе. — За это я заплачу.
Она быстро переводит взгляд на Эндрю, ожидая, что он скажет.
Он начинает было возражать, тогда я гордо вздергиваю подбородок:
— Я же ясно сказала, что за это заплачу сама. И кончено!
Эндрю закатывает глаза к потолку и уступает.
Уже возле машины он отрывает кусочек вяленого мяса и сует в рот.
— Может, все-таки я немного поведу машину, а ты отдохнешь? — спрашиваю я.
Он отрицательно мотает головой, отчаянно работая челюстями: вяленое мясо довольно жесткое.
— Доедем до мотеля и остановимся на ночь.
Глотает и сует в рот еще кусок мяса. Мотор взревывает, и мы трогаемся с места.
Мотель находим в нескольких милях за городом. Забираем вещи, несем их в расположенные рядом царские покои. На этот раз в моем номере на полу ковер в зеленую клетку, в тон ему плотные шторы темно-зеленого цвета, темно-зеленое с цветочками покрывало на кровати. Я сразу же включаю телевизор, чтобы как-то оживить мрачную атмосферу комнаты. Да и света будет побольше.
За номера снова платит он, как предлогом воспользовавшись тем, что я проявила упрямство и сама за себя заплатила в магазине.
Как и в прошлый раз, Эндрю первым делом проверяет, все ли в номере в порядке, а потом плюхается в кресло возле окна.
Я бросаю свои вещи на пол, стаскиваю с кровати покрывало, швыряю его в угол.
— Что-нибудь не так? — спрашивает он, откидываясь в кресле и вытягивая длинные ножищи.
Да, видок у него так себе, на лице смертельная усталость.
— Да нет, просто цвет не нравится. Жутковатый какой-то.
Сажусь на край кровати, сбрасываю вьетнамки, подтягиваю ноги в позу лотоса. Руки кладу между коленями, потому
— Значит, говоришь, ехала сама не знала куда…
Поднимаю голову, не сразу доходит, о чем он… Ах да, в машине я так объяснила ему, почему не взяла с собой достаточно одежды. Сплетя пальцы, он кладет ладони на живот.
Ответ мой короток и столь же туманен:
— Да, не знала.
Эндрю наклоняется вперед, охватывает ноги под коленями. Склонив голову в сторону, внимательно смотрит на меня. Я понимаю, сейчас начнется разговор, когда невозможно предугадать, отвечать на вопрос или постараться увильнуть от ответа. Все зависит от его искусства вытягивать из меня ответы.
— Я, конечно, не специалист в этих делах, — говорит он, — но не понимаю, с чего это ты вдруг уселась одна в автобус, это ж надо, чуть ли не с одной дамской сумочкой, и отправилась через всю Америку неизвестно куда только потому, что лучшая подруга, как ты говоришь, предала тебя.
Он прав. Я отправилась в эту поездку не из-за Натали или Деймона… или, точнее, не только из-за них.
— Нет, не потому.
— Тогда почему?
Мне очень не хочется сейчас говорить об этом; по крайней мере, так мне кажется. Я все еще сомневаюсь: с одной стороны, похоже, ему можно рассказать все, я даже в каком-то смысле хочу этого, но с другой… Внутренний голос нашептывает мне: будь осторожней. Я еще не забыла, что у него свои, и гораздо более серьезные, проблемы. Я буду чувствовать себя глупо, если стану рассказывать. Он подумает, что я эгоистка и слюнтяйка.
Гляжу в экран телевизора, делаю вид, что меня заинтересовала передача.
— Наверное, причина серьезная, — говорит он, подходя ко мне близко, — и я бы хотел, чтобы ты мне все рассказала.
Серьезная? Господи, он только все усугубил; я бы давно рассказала ему, но боялась, что он ждет от меня какую-то страшную историю. А теперь у меня такое чувство, что надо срочно что-то выдумывать.
И я, разумеется, молчу.
Ощущаю, как проседает кровать, это он садится рядом. Не решаюсь посмотреть на него, не отрываюсь от экрана. Сердце стучит, чувствую себя перед ним виноватой, да еще мурашки по спине бегут: он так близко. Но чувство вины сильнее.
— Я долго не приставал к тебе с расспросами, — говорит Эндрю. Упирается локтями в колени и сидит в той же позе, как недавно в кресле: сложенные ладони свисают между коленями. — Когда-то ты должна же мне все рассказать.
Поворачиваю к нему голову:
— Да по сравнению с твоими проблемами это все чепуха на постном масле.
Считая, что этого достаточно, снова гляжу на экран.
«Прошу тебя, Эндрю, что за глупое любопытство. Перестань. Я очень хочу рассказать тебе все, мне почему-то кажется, ты поймешь и объяснишь мне, что к чему, поможешь все как-то исправить… Господи, что я несу? Эндрю, перестань спрашивать, и все».