По дороге к любви
Шрифт:
Я переворачиваюсь на другой бок, лицом к Эндрю. Он тоже все еще не спит. Я тихо улыбаюсь ему, и он не сопротивляется, когда я легко целую в губы. Эндрю проводит тыльной стороной пальца по моей щеке, касается губ, подушечка большого пальца скользит по моей нижней губе. Я придвигаюсь ближе, он сцепляет мою руку со своей и запихивает их между нашими, тесно прижавшимися друг к другу телами. Его прекрасные зеленые глаза нежно улыбаются мне, потом он отпускает мою ладонь и обнимает меня за талию, прижимает к себе так сильно, что я чувствую подбородком его горячее дыхание.
Я
Тяну к нему свободную руку, веду пальцем по контурам татуировки на его правом предплечье. Потом пальцы мои осторожно касаются его грудной клетки, проводят по ребрам.
— Можно посмотреть? — шепчу я.
Он понимает, что я говорю о татуировке на его левом боку, изображающей Эвридику. На этом боку он сейчас как раз и лежит.
Эндрю смотрит на меня, но лицо его непроницаемо. Глаза какое-то время блуждают, мне кажется, это никогда не кончится, но наконец он приподнимается и переползает через меня на другую сторону, чтобы мне было видно. Как и раньше, он лежит на одном боку, подтягивает меня ближе к себе и поднимает руку. Я тоже приподнимаюсь, чтобы получше рассмотреть, провожу пальцем по искусно выполненному, очень красивому рисунку: женщина, изображенная на нем, выглядит как живая. Голова ее расположена чуть ниже подмышки, а босые ступни достают до середины бедра, дюйма на два заходя на живот. На ней длинное белое прозрачное платье, плотно облегающее спереди, словно навстречу дует сильный ветер и развевает его складки.
Эвридика стоит на каком-то уступе и смотрит вниз, изящно отставив назад руку.
А потом я замечаю нечто странное.
Вторая рука Эвридики указывает вперед, но на ее локте рисунок неожиданно обрывается, и с другой стороны тянется еще одна рука, похоже мужская. И струящаяся ткань тут тоже выглядит как-то не на месте; она также развевается на ветру. А под нею в тот же самый уступ упирается нога с мускулистой икрой, но и она изображена только до колена.
Как завороженная, я веду пальцами по контуру прекрасной татуировки и пытаюсь постичь ее тайный смысл: почему она не завершена?
Вопросительно гляжу на Эндрю.
— Вчера вечером ты спрашивала, кого я боготворю в музыке… Так вот, я отвечу: это Орфей. Звучит, конечно, странно, я понимаю, но мне всегда нравилась история про Орфея и Эвридику, особенно в изложении Аполлония Родосского. Она, как говорится, запала мне в душу.
Я тихо улыбаюсь и снова гляжу на татуировку, не отрывая от нее пальцев.
— Про Орфея я слышала, а вот про Эвридику…
Мне немного стыдно, что я не знаю этой истории, ведь Эндрю ею так дорожит.
— Орфей был сыном музы Каллиопы, поэтому ему не было равных в музыкальном искусстве. Когда он играл на лире и пел, все живое внимало ему. Более великого музыканта не было на земле, однако сильней, чем музыку, даже несмотря на талант, он любил свою
Эндрю продолжает рассказ, я слушаю и не могу не думать о себе и о нем тоже, пытаюсь поставить себя на место Эвридики. А Эндрю на место Орфея. Даже вспоминаю дурацкую ситуацию в ночном поле, когда по нашему одеялу ползла змея. Понимаю, глупый эгоизм, конечно, но ничего не могу с этим поделать…
— Попав в подземное царство мертвых, Орфей стал играть на лире и петь, и все, кто там его слышал, были очарованы и восхищены его искусством настолько, что не могли удержаться и упали перед ним на колени. В том числе и повелитель царства мертвых Аид и его жена Персефона. И они позволили Эвридике вернуться вслед за Орфеем на землю при одном условии: на пути обратно Орфею запрещено было оглядываться назад, даже на мгновение. — Эндрю какое-то время молчит. — Но по пути наверх он не смог побороть искушения и решил проверить, идет ли за ним Эвридика…
— И оглянулся… — продолжаю я.
— Да, оглянулся, — печально кивает Эндрю. — Если бы выждал еще одно мгновение… Ведь он уже был у самого выхода, но он оглянулся — и в тусклом свете, льющемся сверху, увидел Эвридику. Они протянули друг к другу руки, но пальцы их не успели даже соприкоснуться, как она исчезла во мраке подземного мира, и больше он ее никогда не увидел.
Стараясь ничем не выдать волнения, я нетерпеливо вглядываюсь в лицо Эндрю. Но он смотрит прямо перед собой, кажется не видя меня, настолько погружен в свои мысли.
Потом он стряхивает с себя оцепенение.
— Люди хотят носить татуировки со смыслом, близким их сердцу, — говорит он, в упор глядя на меня. — Вот и эта имеет для меня глубокий смысл.
Я снова смотрю на татуировку, потом ему в глаза, вспомнив, что сказал ему отец в тот вечер в Вайоминге.
— Эндрю, а что твой отец имел в виду, помнишь, тогда, в больнице?
Взгляд его теплеет, он отворачивается. Потом берет меня за руку, проводит большим пальцем по моей ладони.
— Ты запомнила это? — спрашивает он с ласковой улыбкой.
— В общем-то, да.
Эндрю целует мне руку:
— Помню, как он наезжал на меня из-за татуировки. Когда я сделал ее, то рассказал Эйдану, что она означает и почему не закончена, и тот проболтался отцу. — Эндрю закрывает глаза. — Черт, я так виноват перед ним, зачем я только с ним ругался. Последние два года отец мне всю плешь проел из-за этой несчастной татуировки, но я-то понимаю, он всегда был такой: крутой мужик, который никогда, как бы ни было плохо, не распускает нюни и не дает воли чувствам. Но однажды, когда рядом не было Эйдана и Эшера, он сказал мне, что смысл моей татуировки в том, что этот парень «обабился», он так это понял… Отец сказал мне тогда… — Тут Эндрю красиво шевелит в воздухе пальцами. — «Сын, я надеюсь, ты когда-нибудь найдешь свою Эвридику. Дай только Бог, чтоб она не превратила тебя в бабу…»