По дороге в Нью-Йорк (письма из Вены)

Довлатов Сергей Донатович

Дружить здесь не с кем. Эмигранты, главным образом — врачи. (Саврасов. «Врачи прилетели»). С уклоном в гинекологию и зубное протезирование. Есть несколько писателей — жуткая дрянь. Один сказал: «У меня проза типа белых стихов». Есть литератор по фамилии — Блок. Я был уверен, что дело исчерпывается Виктором Чеховым, Раисой Ахматовой и целой группой ленинградских поэтов — Некрасовых (Георгий, Юрий и Борис).

Умер Саша Титов. От пьянства. Что произошло с Чарой? Вернула ли она твои книги?

Катюня, не скучай. Скоро будем вместе. Это будет самый (и

единственный) счастливый день моей жизни. Мне кажется, все будет хорошо. Главное — соединиться. Мой гороскоп на этот год — хороший. Мне товарищ перевел из местного журнала.

Боже, как я вас люблю.

В Новый год будем дома. Придут Кирилл и Аня.

Обнимаю вас. Мучаюсь и жду!

Изнемогающий

папа Сережа

Р. S. Сюда звонили Ксана (трижды) и Донат. Донат твердо намерен ехать. Ксана спрашивала, не подождать ли ей родителей. Я запретил ждать. Передай это Мише. Звонили пьяные Боря и Грубин. Спросили: «У тебя гастроном близко?»

С.

7

29 дек. [1978]

Родные мои, ненаглядные девочки, здравствуйте!

Значит, русская книжка вышла — это хорошо. Вчера ее упомянули по радио.

Лена! Если у тебя окажется экземпляр, можешь ли ты послать его сюда? Насколько это дорого? Книжная бандероль в Америку стоила Игорю 60 шиллингов. Т. е. — 4 доллара. Это до 5 кг. С указанием «Books only». Хотя, я вдруг подумал, это была не авиапосылка. Короче, во сколько это обойдется? Идеально было бы — налож. платежом. Сколько может потянуть одна тоненькая книжка? А лучше, если бы ты согласилась выслать ее наложенным (наложным?) платежом. Или хотя бы пусть Катя нарисует обложку. (Огр. спасибо ей за рождеств. картинку).

Ни журналов с моими опусами, ни книжку людям не давайте. Там множество смысловых опечаток.

Новости отсутствуют. Я пишу и читаю лежа. Слушаю радио. Привык к упоминаниям лично себя. Недавно в «Русской мысли» обругали скопом журнал «Эхо». Какой-то вконец остервеневший Сергеев. Я думаю, из первой волны. Обзор кончается словом: «экскременты». А стиль такой: «Конечно, Марамзин, возможно, прав…» (Конечно или возможно, черт бы его побрал!) Меня он ругал бегло, Соснору же, Лимонова, Бродского (!) и других основательнее. Я и раньше этого М. Сергеева заприметил по антисемитским ноткам.

Зато Максимов говорит, что любит 2–3 прозаиков, меня в том числе.

Я много ем. Приобрел 2 кг шпига. Преобразовал в шкварки. Добавляю их в картошку, горох, фасоль и т. д. В чай пока не кладу. Еда здесь дешевая. И выпивка тоже, но что мне до этого? (До выпивки).

Все мои рукописи здесь. Тихонько перепечатываю и редактирую. Готовлю книжку для «Посева». Про журналистику.

Из Франции мне скоро пришлют деньги. Надеюсь, шиллингов восемьсот. (Я им отослал третью корреспонденцию. Ругательную, про гастроли Вознесенского). Значит, наши 5000 почти восстановятся. 2000 придется уплатить за Глашу. Рухина (у

нее овчарка) платила три.

Все говорят, что я рано или поздно найду в Америке культурную должность. Но мне плевать. Только бы увидеть вас.

Катюша, напиши что-нибудь про школу. Сейчас я не буду давать тебе мудрых советов. Увидимся — поговорим.

Бабо (Нора Сергеевна. — Е. Д.) то поет, то грустит. Но вообще она гораздо бодрее, чем в Ленинграде. Да это и понятно. Задержавшись на полгода, мы бы погибли. В Новый год к нам придут Успенские. У нас есть бренди, сардины, яблоки, огурцы и маленькая дешевая курица. Мать принципиально не готовит. Готовлю я.

Глаше по вашему указанию куплена сосиска. (Сосиски здесь разные. Мы купили толстую, граммов на триста.)

Кириллу я дарю порнографический журнал. Ане термометр, она просила.

Обнимаю вас, думаю о вас и жду.

Ваш С.

Р. S. Главное слово пропустил: я вас люблю.

С. 

8

24 янв. [1979]

Дорогие Леночка и Катюня! Пишу коротко, ибо хлопочу и бегаю. Нам объявили срок — 22 февр. Срок не окончательный. Может быть, улетим чуть раньше. Ждите сообщений.

Оформление стоит безумно дорого. Все эти штемпельные марки, фото и т. д. Фонд совершенно обнищал. Топливо и лекарства не оплачивает. А в этот раз и на жизнь отказались дать. Перенесли на 29-е. Нахалы […] умудряются выклянчивать. Мы не умеем. Хорошо, есть сбережения…

У меня совершенно лопнули ботинки, приеду рваный.

Ксану предупрежу, чтобы не совалась в Толст[овский] фонд. […] Скоро вообще заглохнут.

Сколько потянет Глаша, еще не выяснили. Все дают разные сведения. Надо было мне, идиоту, выяснить у Рухиной. У нее — овчарка. Ясно одно — дорого.

Возможно, обращусь к Леопольду. И к Максимову. (Чтобы уплатил вперед).

Книжку получил, огромное спасибо. Ношу ее в кармане. (Гнида моя несравненная!)

Перельман напечатал мой рассказ (№ 36) — приличный. Денег, конечно, не пришлет.

Мама прихварывает. Давление. Глаша похудела от разумной иностранной еды.

Юра Знаменский изнурил меня вконец. Мы от него откровенно прячемся. Он тяжело больной психически человек. Однако ковыряет в носу. […]

Есть тут поэт Бурихин, мастер говорить непонятые речи. Он фанатически верующий, но любит и порнографию.

И двое художников моего ранга. Обворованный Тюльпанов в Риме.

Дружить не с кем. Да и поздно уже.

Да, Лена, какое у вас напряжение? Если у меня бритва на 220 вольт, то ее можно выбросить? Равно и кипятильник?

Леша не пишет. Игорь тоже замолчал.

Одни мы на свете, ты, мама, Катя, я и Глаша. И это замечательно.

Про напряжение обязательно сообщи. Чтобы не везти лишнее.

Целую вас и обнимаю.

Ждите сообщений.

Брат мой и Валерий часто звонят неизменно пьяные. Валерий один раз даже не смог говорить.