По дороге в Рай… Константин Кинчев. Жизнь и творчество. Стихи. Документы. Публикации
Шрифт:
Где-то на третьей песне (это был "Компромисс") Кинчев вдруг лег на спину, картинно болтая при этом ножкой, а потом - поя? пея? спивая?
– пополз, еле разборчиво (все перекрывал Петя!) объясняя, что, мол, "компромисс не для нас". И так и проползал до конца выступления. Крокодильчиком.
Черт бы с ними - эксцентричностью, скандальностью и прочим. Но это с художественной точки зрения было чудовищно. Кто в лес, кто по дрова. Какой там, к чертям, ансамбль! Все разваливалось. Звук жуткий. Слышно только Петра и барабаны. На последней песне вдруг чуть прорезался кинчевский вокал. Оказывается, эстонский звукооператор
Вот поэтому, когда после концерта, лучезарно улыбаясь, подлетели алисовцы и спросили "ну как?", я взревела дурным голосом:
– Да пошли вы все на х…! Что за халяву вы устроили? В гробу я видала такие супергруппы и такие концерты! Не умеете пить - не пейте! Мне стыдно за вас!
Меня поддержала Света Данилишина. Ее слог при оценке выступления был не менее изыскан, чем мой.
И тут вдруг Кинчев тихо-тихо, с искренним удивлением в глазах сказал:
– Те-о-тки, вы чего? Я так оттянулся! Так все весело было…
После концерта они всей группой пришли в наш номер, где мы обитали со Светланой. Пришли мириться. С ними и "объектовцы". Света позвонила ребятам из "Наутилуса" - Бутусову и Умецкому, с которым незадолго до того познакомилась во время гастролей "Телевизора" в Свердловске. Сидели долго, разговаривали. Пили, конечно. Какое-то замечательное венгерское сухое вино. Ребята из "Нау" немножко робели, чем и удивили. Совсем недавно мы со Славой вспоминали этот вечер, и то, как он замечательно пел "Синоптиков белых ночей" - песню, посвященную ленинградским музыкантам.
– Ты что, для меня тогда "Алиса" - это было все. Боги! Небожители! Я пел… Всю душу вкладывал… А всем было по фиг… - сокрушался Бутусыч.
Да, тогда никто этого порыва не заметил. Шум, гам, "светская" болтовня… И вот среди этой полупьяной разноголосицы Костя вдруг начал читать стихи. Читал он отлично, на зависть многим профессиональным декламаторам. Помню, это были Пастернак, Гумилев.
Я конкистадор в панцире железном…Потом он начал петь. Тогда впервые я услышала "Стерха". До того только видела текст, и на бумаге он по первости показался мне "тяжелым", громоздким. Костя принес текст на "литовку" перед V фестивалем. Он хотел спеть "Стерха" еще там, на концерте в ЛДМ. Закончил программу и пошел за кулисы за акустической гитарой - песня была совсем новая и в "электричестве" еще не сделана.
А тут ведущий возьми да и объяви: "Алиса" закончила свое выступление".
– После этого выходить было глупо, - говорил он потом в ответ на вопрос, почему не спел на фестивале "главную" песню.
Он пел "Стерха", а я думала: и как это все в нем уживается? Пьяное безрассудство и подростковое хамство и тут же Пастернак, Гумилев, Достоевский, Гессе?
Мне вспомнилось из любимого им "Степного волка": "Все эти люди заключают в себе две души, два существа, божественное начало и дьявольское… И эти люди, чья жизнь весьма беспокойна, ощущают порой, в свои редкие мгновенья счастья такую силу, такую невыразимую красоту, пена мгновенного счастья вздымается порой настолько высоко и ослепительно над морем страдания, что лучи от этой короткой вспышки счастья доходят и до других
Тогда впервые я почувствовала это двуединство в Косте. Тут следует, наверное, привести еще одну цитату. Вот что говорил о себе Митя Карамазов, герой, близость с которым признавал Константин:
"- Потому что если уж полечу в бездну, то так-таки прямо, головой вниз и вверх пятами, и даже доволен, что именно в унизительном таком положении падаю и считаю это для себя красотой. И вот в самом-то этом позоре я вдруг начинаю гимн. Пусть я проклят, пусть я низок и подл, но пусть и я целую край той ризы, в которую облекается Бог мой; пусть я иду в то же самое время за чертом, но я все-таки и Твой сын, Господи, и люблю Тебя, и ощущаю радость, без которой нельзя миру стоять и быть…"
…В какой-то момент нас "достала", говоря современным языком, тусовка. Мы искали случай бежать из собственного номера, а тут как раз появился Игореша Бабанов, клавишник "Телевизора".
– Народ, пошли отсюда. Там какой-то дядька в гости приглашает. Пойдем? Во-первых, смена обстановки и впечатлений. Во-вторых… Чего-то я не хочу один к нему идти…
– Голубой, что-ли?
– спосил Кинчев.
– Н-не знаю, черт его поймет…
– Ладно, разберемся…
"Дядька" был здоровым, коренастым, сорокапятилетним на вид, очень уверенным в себе лицом, как теперь говорят, "кавказской национальности". Он был облачен в распахнутый на жирной, поросшей крутым волосом груди махровый халат. Или шелковый? Уже не помню. Кавказец выставил водку, конфеты, еще какие-то яства и начал рассказывать о любви к артистам и искусству.
– Знаю, знаю - всю гостиницу на уши поставили. Я сам человек искусства. Но когда мы ездили на гастроли, после нас гостиницы ставили на капремонт… Ха-ха-ха,- заливался он.
– Да нам тут еще пару дней жить, так что все впереди,- ответил Кинчев.
Кавказец начал светскую беседу. Пусть артисты видят - не жлоб какой-нибудь. Он поинтересовался, кто, по-нашему мнению, прототип главного героя в "Покаянии" Абуладзе? Фильм тогда широко пошел по экранам страны. "Сталин или Берия, как вы думаете?"
– Да какая разница, - не удержалась я.
– Разве в этом дело. Это же не о преступной власти фильм. Не только о ней…
– Я уважаю артистов, - быстро перебил кавказец.
– Я бы хотел вас послушать. У вас будут еще концерты?
– Не надо, не ходи на наш концерт. Тебе не понравится.
– С этими словами Кинчев уже встал и направился к двери.
– Но почему?
– спросил дядька.
– Потому что ты сытый. А мы поем для голодных, - ответил Костя и вышел. А вслед за ним и все мы.
Мы вернулись в наш номер. Там все было по-прежнему. И даже хуже. Ибо музыканты за время нашего отсутствия разбрелись кто куда, а весь номер заполонила тусовка. Я стала тихо, но настойчиво ее разгонять. В это время Кинчев накручивал телефон - кажется, пытался дозвониться в свой номер и дать инструкцию по выдворению тусовщиков, большая часть которых, естественно, пребывала в его апартаментах. Иногда просто негде было спать самим музыкантам.
– Кто это? Кто это у телефона?
– вдруг раздался его голос.
– А куда я попал? В прачечную? Какая прачечная? Ах, прачечная… - Тут Костя вздохнул и жалобно, ласково-печальным голосом произнес: