Шрифт:
Информация от издательства
Моим друзьям детства – Татьяне Валериус и Борису Мирзе, с бесконечной любовью и благодарностью
От автора
История того, как мой первый сборник рассказов «Родина моя, Автозавод» был принят читателями, оказалась нежданным удивительным подарком, за что не устаю благодарить всех и вся. Я получила какое-то неописуемое количество откликов, в том числе от своих «земляков» по Автозаводу, от бывших соседей и их потомков. Отдельно упомяну письмо из Новой Зеландии – каким-то непостижимым образом маленькая книжечка добралась до той части земли и попала в руки людям, которые когда-то жили со мной
Вторая книга для начинающего автора – это огромное испытание, особенно если первая почему-либо была отмечена читателями, ведь очень страшно облажаться. Сборник «По фактической погоде», как и первый, состоит из двух частей. Первую часть я озаглавила «Эклектика», потому что она содержит рассказы и зарисовки в совершенно разных жанрах; вторая – «Сюжеты» – это несколько десятков коротких, жестких историй. Мне было очень интересно и важно уйти от привычного уже «автозаводского» формата, и насколько это удалось – судить читателям.
Часть 1. По фактической погоде (эклектика)
Сеньора мочалка
Памяти Л. К.
Пенная ванна, крупные пузыри по воде там, где льется поток из крана, кран плоский и широкий. Тонны дрожащей, мерцающей мелкими-мелкими разноцветными огонечками пены, ее так приятно брать в руки, она плотная, из нее можно строить замки. А еще очень здорово намазать ее по локоть и думать, что у тебя такие удивительные перчатки, ни у кого таких нет. Маленькие неуклюжие детские руки изображают торжественный танец в перчатках. Потом танцевать наскучивает, и тогда можно погрузить голову в воду, тонут уши, перестаешь слышать все звуки, кроме текущей под слоем пены воды, снежные воздушные шапки вздымаются горами и вот-вот какая-нибудь лавина может сойти на детскую рожицу.
Девочка лет пяти завороженно всматривается из воды в огонечки, они кружатся перед глазами, образуют тоннель, голова тянет на дно ванны, веки наливаются песочной тяжестью, тепло и мыльные хлопья смыкаются, затягивают воронку, которая появилась, когда голова погружается… так волшебно, так чудно, так хорошо! Но тут в подводный дивный мир врывается резкий звук, дуновение воздуха – кто-то открыл дверь и вошел в ванную, и слышен глуховатый женский голос:
– Ку-ку! Куся, ты захлебнешься, глупый кур! Давай-ка вылезай. Пора мыться.
Девочка нехотя выныривает, она не готова так вот сразу покидать свою пенную сказку.
На маленькой табуретке возле ванны сидит миловидная женщина лет тридцати. У нее короткие кудрявые волосы и очень яркие зеленые глаза, на ней водолазка темно-травяного цвета, она закатала рукава. Говорит очень тихо, но так чудесно улыбается, что девочка сразу начинает улыбаться в ответ:
– Лика, играть! Играть в сеньору-мочалку!
Женщина притворно вздыхает, соблюдая ритуал, – она должна отказываться, а потом сдаваться:
– Куся, ты уже большая девочка, только малыши играют с мочалками! Большие девочки должны дать мне потереть спинку…
– …не спинку, не потереть! Играть в сеньору, а еще поискать мышек между пальчиками! Лика, ну пожалуйста, ну немножечко, ну один последний-препоследний разик!
– Ну ладно… мыряй тогда!
Девочка плюхается в воду, счастливая от их тайного «глупского» слова «мыряй» – она ведь и знает, что так неправильно говорить, но это специальное игрательное их с Ликой слово, это важно. Лика снимает с протянутой под потолком веревки нечто похожее на тонкий шершавый шарф нежно-голубого цвета. Когда-то голландская корреспондентка, приезжавшая к Кусиному
– Кто тут выззззывал ссссеньору мочалку? Я пришшшшла… я вижу кого-то очень-очень замурзззззанного… мне кажется, тут есть какие-то пятки, ссссейчас проверим… – «сеньора» нырнула, ухватив большой палец правой Кусиной ноги, и начался обычный хаос с воплями, брызганьем, оттиранием пяток, ловлей «грязных мышек» между пальцами детских ног.
Хохочущая Лика в абсолютно промокшей водолазке наконец отмыла девочку, завернула ее в огромную полосатую махровую простыню, взвалила на плечо, «как куль картошки» (это тоже обязательно надо было произнести вслух), и понесла в кровать, не забывая при этом бубнить что-то про безобразно грязных негодяек, которым тетушка Пемза в следующий раз непременно «начистит хрюльник».
Куся обожала мамину подругу Лику, тянулась к ней больше, чем к любым другим людям, бывавшим в их открытом хлебосольном доме конца 70-х, интеллигентском гнезде застолий, мордобойных споров, пьяных песен, горячих теологических баталий, салонных бесед, вернисажей и поэтических чтений. Взрослых в жизни маленькой Куси было гораздо больше, чем детей, – в садик родители ее не отдавали, оставляя на попечение бабушек, и Лика была главным взрослым в ее жизни помимо родителей.
Лика говорила едва слышно, почти под нос, но все равно лучше нее никто не читал вслух «Карлсона», особенно часть про дядюшку Юлиуса, третью, самую Кусину любимую. Почему-то Лике как никому удавалось так говорить за всех персонажей, что великолепная детская пластинка с Литвиновым-рассказчиком и даже мультик с неподражаемым Ливановым-Карлсоном не затмевали для Куси Ликино исполнение. Ее присутствие было Кусе необходимо, с ней рядом можно было не бояться даже когда застенное застолье входило в самую развесело-пьяную стадию и Кусин дед, бывший политзэка, регулярно исполнял песню, вгонявшую засыпающую за стенкой Кусю в ледяной ужас: «Динь-бом, динь-бом, слышен звон кандальный…» Бывало, что Лика не приходила в такие дни, и Куся лежала в комнате одна после прощального маминого «спокойной ночи» и горько плакала. Ей казалось, что именно она виновата в том, что творится за стеной, именно из-за ее непослушания, несъеденной на завтрак каши, продырявленных случайно колготок и нечищенных зубов взрослые по ту сторону стены ведут себя так странно, так неприятно, они смеются и кричат как маленькие, но они совсем не играют и им вовсе не так уж весело… «Завтра я начинаю новую жизнь, – повторяла девочка услышанную раз от папы фразу, – я буду всех слушаться, и больше они не придут и не будут пить водку и петь…» Но все со временем повторялось, и только спасительная Лика, кажется, почему-то понимала, как девочке все это тяжело.
– Лика, – спрашивала Куся, изо всех сил стараясь не засовывать в рот большой палец, – почему вот «динь-бом» там поют в такой жуткой песне? Это же для детей такое волшебное, ну в сказках, это детские слова, а их туда засунули…
– Не знаю, – помедлив, отвечала Лика, – может быть, эти люди, про которых поют, они ведь идут на каторгу… ну, в такое место, где на них надевают цепи и они должны таскать тяжелые камни… вот так специально про себя сочинили, чтобы не было страшно идти и слушать этот звон кандалов, в смысле – цепей…
– Лика, а я, когда вырасту, тоже должна буду петь эту песню, все взрослые должны ее петь?
– Ну ты прямо как Малыш! Помнишь, он спрашивал маму, надо ли ему будет жениться на старой жене своего брата? Ты будешь петь только то, что захочешь сама. Взрослым, Кусь, живется довольно трудно, но зато они могут позволить себе выбирать, что им петь… хоть и не всегда.
– А тебе она нравится, эта песня?
– Мне не нравится, что ты до сих пор не спишь и задаешь глупышовые вопросы. Давай-ка, ежик, иголки на бочок – и молчок. А я буду тебя за ушком чесать. – Лика подоткнула одеяло вокруг Куси и подложила ей любимую спальную игрушку, когда-то сшитую одной из бабушек, – лохматого ежа.