По горам и тундрам Чукотки. Экспедиция 1934-1935 гг.
Шрифт:
Перед сном мать кормит грудью старшего, он сосет ее, сидя рядом с ней, а младшему, чтобы он не соскучился в ожидании очереди, мать дала папироску. Он держит ее в растопыренных пальчиках с изящным жестом курящей дамы и время от времени неумело затягивается. Это зрелище совсем не исключительное: чукотские ребята начинают курить трубку очень рано, а мать кормит грудью очень долго — иногда лет до шести.
Этой ночью было жарко, в пологе набилось много народа, и когда я зажег ночью спичку, то увидел раскиданные меха и тесно прижатые одно к другому темные, блестящие тела. Ребенок поднял головку и удивленно посмотрел на меня.
Тнелькут решил оставить здесь свою ярангу и спутников, взять только хороших оленей, занять свежих в стойбище (у чукчей очень обычны эти формы взаимной помощи)
Утро начинается поэтому вылавливанием десятка нужных оленей из всего здешнего стада. Оленей прогоняют взад и вперед, трое мужчин приседают на корточки, взвивается чаат — и большей частью летит мимо. Снова загоняются олени, снова свиваются кольца чаата, пока все десять быков не привязаны к нартам; Тнелькут и его друзья, мокрые и гордые, идут пить чай на дорогу.
Кергируль выглядывает из яранги и приветливо смеется на прощание. Она простоволосая, и темный красивый керкер широко раскрыт, несмотря на мороз. Ей, наверно, очень хочется попасть в столичный город Чаун, но что делать. «Раз ты женщина, то молчи», — говорит чукотская мудрость. Но, кажется, время пробило уже значительную брешь в этой мудрости, если судить, например, по Эйчин.
Свежие олени идут хорошо, и несмотря на тяжелые грузовые нарты, они иногда бегут рысцой. Я не раз уже уговаривал Тнелькута попробовать парную упряжку, принятую на западе у якутов и эвенков, и вести нарты одна за другой — особенно в глубоком снегу в горах. Но он, несмотря на свою практичность и действительно острый и быстрый ум, отказывается. «Наши олени дикие, их нельзя запрягать парой. И они не привыкли, чтобы шлея шла с левой стороны». И даже в легковых нартах, при парной запряжке, оба оленя несут шлею через правое плечо и мешают друг другу, переступая через постромки.
Я долго не мог понять причину такой упорной приверженности чукчей к старинной, явно неудобной запряжке, пока не нашел у путешественника Крашенинникова, изучавшего в XVIII в. Камчатку, указание на то, что коряки, народ родственный чукчам, при похоронах везут покойника на нарте и при этом «лямки таким оленям, кладут на левые плечи, а не на правые, как сами ездят». Вероятно, и у чукчей, если не сохранился самый обычай, то крепко еще предубеждение против применения ритуальной похоронной запряжки для кочевки [14] .
14
В собранных В. Богоразом материалах есть указания, что чукчи при похоронах раньше также запрягали оленей через левое плечо.
Равнина тянется до горизонта. Вдали белеет гора Нейтлин, и Тнелькут держит путь несколько вправо от нее, чтобы выйти к культбазе. Никто не попадается нам сегодня, кроме редких куропаток с красными бровями. Километр за километром уходят назад. Хорошо ехать с самим хозяином, который хочет поспеть к ночи в теплую избу!
Дни стали длиннее, но все же дня не хватает на этот длинный перегон. Вечерняя дымка закрывает горизонт, и Нейтлин становится все призрачнее. Серо-белые облака, кажется, ложатся на равнину. Мы уже давно вышли к полосе кустов русла самого Чауна и идем вдоль нее, чтобы не сбиться с дороги в этой равнине. Но скоро надо будет взять влево: Чаун здесь отклоняется на восток, и нам придется пересечь сеть проток вблизи его дельты.
Совсем темно. Мы спускаемся в большое русло, под снегом чувствуется лед. Наверно, это Пучевеем, большой левый приток Чауна. По нашим расчетам, культбаза должна быть на северо-северо-востоке. Мы прикидываем даже по компасу, куда нужно ехать.
В поведении Тнелькута с наступлением темноты замечается какая-то неуверенность: некоторое время он ведет караван с колебаниями то вправо, то влево, советуется с другим чукчей, потом останавливается и спрашивает, куда, по-нашему, надо ехать. Мы поражены, как громом: с таким вопросом обращаются к нам, русским, которых чукчи называют снисходительно «танечхын» в отличие от «настоящих людей» — «луораветлан», чукчей;
Этот вечер был завершением долгого спора, который начался у нас давно, еще в палатке у холмов Нгаунако, о том, обладают ли чукчи особым инстинктом, позволяющим им ориентироваться в тундре, или они находят дорогу по признакам вполне реальным, которыми можем пользоваться и мы. Ковтун был ярым защитником последнего положения, и он сегодня торжествует. Вспомните: сначала Ятыргын, который поручил нам вести караван в пургу, указав признаки, весьма простые и ясные, потом Тнелькут, который во время снегопада нашел дорогу в свои яранги, только упершись в склон знакомых холмов. Наконец, сегодня все время Тнелькут вел нас по ясным ориентирам, хорошо известным и нам, по горе Нейтлин и кустам Чауна, а потеряв их ночью, должен был сдаться. И несмотря на наши протесты — мы были всего в 10 км от культбазы и надеялись найти ее, — Тнелькут не захотел ехать дальше.
Когда мы распрягли и отпустили оленей (это «приличное» для мужчины занятие, и мы к нему приобщились с самого начала), Тнелькут энергично начал нам помогать ставить палатку. Оказалось, что, хотя он ни разу не принимал участия в постановке палатки, он очень хорошо все заметил и теперь помогал быстро и умело.
В этот вечер мы постарались отплатить чукчам за их гостеприимство, но из жалких остатков русских продуктов мы могли предложить им только коробку консервов и немножко сухарных крошек, пахнущих к тому же бензином после долгого пребывания в аэросанях. Местные блюда были представлены богаче — строганина и мороженое мясо. Наши спальные мешки, сделанные из двух отдельных легких мешков, вложенные один в другой, мы поровну разделили между всеми четырьмя, но один из гостей отнесся к ним скептически — он повертел мешок и, подложив его под голову, заснул на брезентовом полу палатки не раздеваясь. Тнелькут, как человек с пытливым умом, залез для опыта в мешок. Ночь теплая, градусов 20; и даже в наших мерзлых мешках тепло.
Несмотря на медленный темп нашей поездки к озеру, в назначенный срок, точно 1 марта утром, мы будем в Чаунском селении. До культбазы осталось два часа езды, не больше. Начинают попадаться признаки жилья: вехи, поставленные для указания направления, след чьих-то нарт. А вот сквозь утренний туман видно какое-то черное животное, быстро пробегающее вдалеке в тундре. Кажется, бык, отбившийся от стада. Но чукчи качают головой — что-то очень не похож этот зверь на оленя.
Немного спустя сзади слышится шум мотора, и по нашим следам показываются аэросани: это и есть таинственный бык из тумана. Наши механики, считая, что сегодня прошел срок, назначенный нами для поездки на оленях, отправились искать нас в тундру. Обнаружив место нашей стоянки, следы палатки и банку от консервов, они бросились вдогонку по следам и до того напугали оленей нашего каравана, что те сбились в кучу и опрокинули нарты с астрономическими инструментами. Нарты, которые мы так берегли всю дорогу от толчков и ударов!
Я отправляю Тнелькута на аэросанях, и сам доезжаю до селения на оленях. Мне хочется доставить Тнель-куту, которого я искренне полюбил за это время, не испытанное еще им удовольствие, прокатиться на «колё-ор-гоор».
Неужели не уедем!
Путешествие в тысячу верст начинается
с одного шага.
По программе работ нашей экспедиции после ознакомления с районом Чаунской губы предполагалось пройти на оленях 600 км на юго-запад, через хребты Анюйские ир. Малый Анюй и выйти на р. Большой Анюй; здесь весной построить лодку и сплыть до Нижне-Колымска. Эта поездка необходима была для того, чтобы дать предварительные общие сведения о географии и геологическом строении большой области, в 1935 г. совершенно неизученной и очень интересной.