По грехам нашим. В лето 6731...
Шрифт:
Когда уже позади оказался Новгород, позже Городец Радилов, и мы уже шли в устье Унжи, начало щемить сердце. Мой дом, моя семья! Как много я потерял в той жизни, не имея этого чувства, что тебя ждут и любят.
У пристани нас встречали. Людей собралось много, явно за сотню человек. Все что-то радосно выкрикивали.
— Любы мой! — прокричала Божана, еще до швартовки к причалу. Войсил, который так же здесь был, довольно разгладил усы.
— Любимая! — прокричал я в ответ. Сладость такого общения никак не казалась мне слащавой.
Рядом с Божаной, по левую строну,
— Добрый поход? — спросил Войсил как старший, как только я спрыгнул с ушкуя.
— Десяток наших людей посекли, — ответил я и опустил голову.
— Пошто так? — спросил Войсил.
— Апосля Василий Шварнович, — сказал я и уважительно низко поклонился.
— Добро! — сказал тесть и пошел давать какие-то распоряжения пригнанным холопам с повозками.
Потом был дележ добычи. Ушкуям я предложил два варианта. Первый, как и условились фиксированную плату, второй — пятнадцатую часть с трофеев. Жадоба долго ходил, рассматривал добро, которое и так оценил в пути, а после согласился. Вспомнил и Войсил про десятую часть в род. И пришлось и ему высчитывать из добычи, указав, что его сыновья, так сказать, по-родственному, взяли с меня мзду за переправку коней. Узнав про то, что и его люди получили с похода хороший приработок, Войсил умерил свои аппетиты.
— Аще полоняный у меня есть, — сказал украдчиво я.
— Што за полоняный? — заинтересовано спросил тысяцкий.
— Татарин боярского роду. Ведает много, — продолжил я издеваться, подозревая, что монгол в виде пленника лакомый подарок для тестя. — Вот холопом буде мне, али продам його.
— Корней Владимирович? Так порешим усе, — сказал Войсил и заливисто засмеялся. Он прекрасно понял, что я держал факт пленного как козырь, чтобы не делиться с тестем трофеями.
Вечером был настоящий пир. Всю ночь пьянствовали, даже дрались. Еремей двоих особо приближенных к Жадобе ушкуйников манерам учил. Ночью же, кто успел за столом проспаться вечером, умудрились уже в меланхоличном настроении напиться снова.
— А што за песнь такая? Черный ворон, что ты вьешься? И говор чудной, — спросила Божана, когда под утро я все же смог уделить внимание жене. — Аще, як на поле куликовом просвистели кулики и… якож там… стали ратится полки?
Я растерялся. Да, змий коварный делает нас уязвимыми! Ладно еще черный ворон, но спеть песню про Куликовское сражение, которое только может состояться через сто пятьдесят лет? Это еще хорошо, что не спел что-нибудь из Разенбаума или Любе. В памяти всплыло, что и коня расторгуевсского исполнял. Ну как есть, не стану же отпираться, что это не я пел.
— А то песнь народа мойго, — соврал я, представился же я первоначально родом из западных славян.
— Пригожа! А ты в походе девок портил? — сменила тему Божана. Ну, никакой логики разговора — эти даже не прыжки с темы на тему, а скачки. Постоянно в напряжении.
— Не, ты мне люба, — сказал я, полез целоваться.
— А не кривда? — спросила Божана и театрально
— А придешь? — с лукавой усмешкой спросил я.
— А якож, треба, а то усих девок покроешь, вон пригожих привез з паходу, — сказала Божана и стала выталкивать из горницы.
А потом была баня и страсть. Мне получилось разбудить страстную женщину в Божане. Страхи пленения, домострой Средневековья, все уходило.
— Ой, а можна? Ты непраздна? — спросил я после того, как уже второй раз наши тела становились едины.
Божана рассмеялась и вместе с ней я. Вспомнил, когда уже все было. Как же уютно и хорошо. Я дома!
Утром народ начал разбредаться и отходить от попойки, а все двери в доме были раскрыты настежь. Такое амбре стояло в помещении, что хоть топор вешай.
С Жадобой договорились, что тот пойдет во Владимир за товаром и с поручениями. Мне нужна была ткань, холопы, мастера, орудия труда. Особенно нужно было поговорить и пригласить стеклодувов, нужен был и оружейник. Глеб Всеславович наверняка занят, или не может реализовать обещанное, и нужно было самому крутиться. Если же мастеров приедет больше, это еще лучше — всем работа и прибыль будет.
В качестве товара, который повезет Жадоба, были пять зеркал в богатой оправе. Одно продать должен был не меньше, чем за двадцать гривен, остальные по 60. Жгучий перец повезет. Попробует на продажу. Выращивать его я собираюсь, нужно определиться с конъектурой рынка. Повезет и десять килограммов сахара, который продавать по пять гривен за килограмм, но уменьшать цену, если брать не будут. Должны брать — это огромная редкость. Дал на оценку и немного драгоценных камней.
Потом я попросил Божану прийти с Юрием.
Как такового разговора с сыном убитого мной Вышемира, которого я уже считаю своим, не получилось. Ребенок кивал головой, отвечал односложно, но страха я не видел — была неуверенность. Когда я обнял и прижал его к себе он начал всхлипывать.
— Ты муж и невмесно сие, поедем поля смотреть? — спросил я и у Божаны и у сына.
Они кивнули, а Божана прямо просияла. Было видно, что ей приятно мое отношение к Юрию. Она-то постоянно возле него и даже чрезмерно опекает, а я что-то вроде инспекции ее работы по приобщению Юрия к нашей семье и его адаптации. И вот я все одобрил. Вот мне только интересно, а в случае неодобрительного вердикта как? Пошла бы Божана на конфликт? Нет, лучше без лишних экспериментов!
Поля порадовали. Посевы повсеместно всходили, старики говорили, что посадки рост дают очень хорошо и что, если природа и дальше будет радовать погодой, то урожай будет добрым. Мое эксперементальное поле выглядело стратегическим объектом. Вокруг делянок дежурили три отрока с палками. Дети же пытались подглядеть, что же скрывается такого за плетнем. Была такая вот забава — посмотреть и убежать от охраны. А Мышана отчитывала какую-то женщину, что та неправильно поняла и окучивать картошку нужно после того, как она даст больший, чем сейчас, всход. Из разговора с тиуном, я узнал, что уже завтра решили высаживать саженцы капусты, а перец с томатами через неделю.