По ходу пьесы
Шрифт:
— Есть что-нибудь на него?
— Ничего особенного, хотя характеристика этого господина совпадает с той, которую мы слышали. Кроме того, он хорошо известен среди наркоманов. Отсюда и вечное безденежье.
— Вы, капитан, по-прежнему считаете помрежа организатором преступления, а соображения Павельского отвергаете?
— Павельский остается одним из главных подозреваемых, хотя сегодня его положение решительно улучшилось. Для него вот что важно: на него ли одного падают подозрения и улики или он только второй в списке возможных убийц? До сих пор у него была сольная
— Показания Павельского, должен признаться, поколебали мою уверенность. Сказанное им вполне логично. Нового он не сообщил, но кое-что добавил к ранее известному. Считаю, что пренебречь его заявлением нельзя.
— Разумеется, — согласился капитан.
— Если Зарембу действительно не хотели убивать, то Павельский невиновен. Тогда его надо вычеркнуть из списка подозреваемых и выпустить на свободу.
— Однако я вижу, — рассмеялся капитан, — что вы, пан прокурор, под сильным впечатлением от показаний певца. Видно, здорово умеет убеждать, если его слова так действуют на представителя обвинения.
— Не под впечатлением, но признаю, что в словах Павельского есть какой-то заряд эмоциональной правдивости. У меня десятки лет юридической практики. Я допрашивал тысячи людей и, кажется, могу уловить, когда говорят правду.
— Павельский, — согласился капитан, — безусловно, сообщил одну очень важную вещь. Такую, которая, может быть, распахнет перед ним двери камеры.
— Значит, и вы согласны, что надо расширить рамки следствия и изучить дело в плане покушения на Висняка?
— Это лишнее.
— Почему? — удивился прокурор.
— В любой момент, на основании уже известного и зафиксированного в документах, я могу доказать, что убийца про Висняка и не думал.
— Доказывайте.
— Висняк — это мелкий пакостник. Всем стал поперек горла, но никому до такой степени, чтоб родилась мысль его прикончить. Планируя преступление, убийца не только учитывал, что подозрение падет на Павельского, но и сознательно этого добивался. Одним выстрелом хладнокровно убивал двоих. В том числе и того, к кому не имел претензий. Чтоб на такое решиться, надо очень сильно ненавидеть свою жертву, быть законченным мерзавцем и идти по трупам. Такое чувство можно испытывать к Зарембе, но никак не к Висняку. Покушение на дублера было б устроено иначе.
— Как?
— Убийца хорошо знал жертву. Это ясно, не так ли? Чтоб кого-то ненавидеть и пойти на преступление, надо его знать. Павельский не знал, что Висняк наркоман. Дублер это скрывал. Но кто-то должен был знать про эту слабость. Пообещав наркотик, наркомана можно было заманить в уединенное место и там прикончить. Или добавить в наркотик яд, чтобы он постепенно уморил актера. Смерть объяснили бы чрезмерной дозой кокаина.
— Вы упрощаете, капитан. Достать наркотик и яд! Этих вещей не купишь в ближайшей аптеке!
— Пистолетов системы «вальтер» там тоже не продают. А все-таки убийца, зная, что в «Мари-Октябрь» актриса стреляет из пистолета, раздобыл точно такой же. Не будем обманываться, пан прокурор, с тех пор, как финикийцы придумали деньги,
— Речь идет о больших деньгах.
— Кто ненавидит и хочет чьей-либо смерти, торговаться не станет.
— Интересная версия. Но, настаивая, что целью было убийство Зарембы, вы возвращаетесь к Павельскому как к единственному виновнику.
— Нет.
— Нет? Вы же отвергаете показания помрежа.
— Не отвергаю. Они весьма важны для дела. И для подозреваемого. Могут стать ключом, который откроет перед ним ворота тюрьмы. То, о чем только что говорил Павельский, логически связано с показаниями двух женщин, врача и медсестры. Как их там…
— Доктор Данута Малиновская и сестра Мария Вартецкая, — подсказал прокурор.
— Вот именно. Их показания и «открытие», о котором сообщил сегодня помреж, на первый взгляд меж собой не связаны. А на самом деле согласуются. Теперь и я готов допустить, что Заремба ненадолго пришел в сознание и был в своем уме. Умирающий ни минуты не думал, что в него стреляли по ошибке, не сомневался, что покушались на его жизнь. Знал своего палача и понимал, какая опасность грозит Павельскому. Во что бы то ни стало хотел его выгородить. Я напрасно думал, что актер, умирая, бредил. Ошибкой было считать, что слова Зарембы означали прощение убийце. Нет. Они были сказаны в полном сознании. Умирающий передал нам то, что знал: убийца — не Павельский.
— Значит, вы все же предполагаете, что помреж невиновен.
— С этого момента я отодвинул его на второе место среди подозреваемых. Естественно, еще предстоит собрать улики против того, кто открывает список. Заремба был убежден в невиновности Павельского, но и у него не было доказательств против убийцы. Потому он не назвал фамилии. Он не решался выступить с обвинением и возложил на милицию обязанность найти преступника.
— Жаль, что нельзя подкрепить это фактами. Малиновская решительно отказалась подтвердить, что умирающий произнес свои слова в сознании.
— Это не имеет значения. Ее показания следует, на мой взгляд, рассматривать как указание следствию, а не как доказательство для суда. Таковых у нас будет более чем достаточно.
— Вы оптимист, капитан. Жаль, что доказательств я не получил раньше.
— Пан прокурор, я доставлю улики, не вызывающие сомнений.
— Против Павельского?
— Против убийцы.
— На вашем месте я был бы предельно осторожен и тщательно рассмотрел предположение помрежа насчет попытки убийства Висняка и случайной гибели Зарембы.
— Это действительно лишнее, пан прокурор. В деле есть еще одно доказательство, что все было не так.
— Какое?
— Прежде всего показания Голобли. Они непреложно доказывают, что пистолет был подменен до начала спектакля.
— Но ведь это значит, что убить намеревались Висняка?
— Предположим, что так и было. Убийца подменил пистолет и спокойно ждал момента, когда Барбара Па-вельская застрелит Висняка, исполняющего роль предателя Ружье. А тут произошел несчастный случай. Висняк упал с лестницы, вывихнул ногу и не мог играть. Вместо него на сцену вышел Заремба.