По колено в крови. Откровения эсэсовца

Фляйшман Гюнтер

По грудам деревянных и каменных обломков я устало побрел вслед за мотопехотинцем. Словно по молчаливому уговору мы решили держаться вместе. Так-то лучше посреди хаоса рукопашной. Из висевшего на спине «Петрикса» раздавались слова команд, но я их просто не воспринимал. Не до них было — нужно было спасать собственную жизнь.

Тут кто-то из наших крикнул отходить на юг. На юг? А где здесь был юг? Не разглядев толстенного бревна, я споткнулся о него и солидно пропахал носом. Даже дыхание перехватило. Опомнившись, я поднял голову и увидел удалявшегося мотопехотинца — тот даже не обернулся. Поднявшись, я поковылял за ним. Ничего не оставалось, как следовать за своим товарищем. Залп из винтовки заставил

меня залечь, и в ту же секунду до меня донеслась немецкая речь. Опасливо выглянув из-за груды обломков и битого кирпича, я увидел троих мотопехотинцев СС, тоже спрятавшихся за кучей каменного мусора у перекрестка. Но тут же в спину им ударила очередь из немецкого пулемета MG-38, прошив всех троих насквозь. Я не верил глазам! Тут же настроив «Петрике» на открытый канал, я доложил, что трое немецких солдат только что на моих глазах погибли от огня немецкого пулемета. Сразу отозвались несколько офицеров и командиров взводов и потребовали от меня указать точное местонахождение, где произошел инцидент. Точного местонахождения я не знал, но объяснил, что огонь из пулемета вели со стороны перекрестка. Не составляло труда засечь, где именно этот окаянный пулемет, потому что он строчил без умолку. Я объяснил, что из-за дыма здесь вообще хоть глаз выколи. Никто не взял на себя ответственности за произошедшее, тем не менее пулемет заткнулся. Как мне представлялось, тот, кто попал в мотопехотинцев, не мог не знать об этом, но, разумеется, распространяться не стал, рассчитывая, что в этой неразберихе никто не станет разбираться.

— Радист!

Я стал вертеть головой, пытаясь определить, откуда меня позвали, но так никого и не увидел.

— Кагер! — вновь донесся до меня голос, но уже другой.

Я пошел на звук, и тут меня втащили в полуразрушенное здание, где находились Годовик, Дитц и Губерт.

— Вся операция пошла прахом, — пробормотал Годовик.

Дитц не спорил.

— Остальные не появлялись? — спросил я.

Губерт красноречиво ткнул большим пальцем за спину.

— Алум с Крендлом в следующем доме. А вот где Акерман, не скажу.

— Кагер, свяжитесь по рации с SSTB. Нам необходимо подкрепление.

Я выполнил распоряжение Дитца, и нам приказали следовать к городскому парку. Губерт опустошил пару магазинов из своей К-98. Я даже вздрогнул от неожиданности. В кого ему там понадобилось палить, я понятия не имел.

Дитц изучал нарисованную от руки карту, а Годовик крикнул Алуму подойти к нам, тот вскоре прибыл вместе с Крендлом. У меня камень с души упал, когда я увидел, что с ними и Акерман.

Крендл серьезно посмотрел на меня.

— Ты какой-то перепуганный, Кагер.

Я и был перепуган. Все мы были перепуганы до смерти. Мотопехотинцы пробивались к парку, а мы короткими перебежками от здания к зданию старались настичь их. Пробежав пять или шесть кварталов, мы сообразили, что, оказывается, наши мотопехотинцы бегут не к парку, а в противоположном направлении. Они почти добежали до нас, и тут в спину им ударил пулеметный огонь. Человек десять упали сразу же.

— Отходим! — крикнул Дитц.

Под свист пуль мы, словно перепуганные дети, побежали прочь. Русских было намного больше, а мотопехотинцы СС группами разбегались кто куда. К нам присоединились и несколько мотопехотинцев.

Мы пробежали несколько кварталов, и тут Дитц, ахнув, упал ничком, сраженный тремя пулями в спину. Из ран хлестала кровь. Алум и Годовик, тут же подхватив оберштурмфюрера, потащили его. Пули рикошетили от каменной мостовой и груд кирпича. Мы ответного огня не открывали из боязни задеть отходивших наших.

Алум и Годовик случайно выпустили Дитца и тот со стоном упал наземь. Крендл, Губерт и Акерман тут же повернули головы и дали несколько залпов в сторону преследовавших

нас русских. Теперь мне стало ясно, никого из наших между нами и противником уже не осталось. Надо сказать, ответный огонь слегка отрезвил русских, и темп преследования замедлился.

— Он же, считай, покойник, — сказал Алум. — Нам с ним далеко не уйти.

— Прошу вас, — хрипел Дитц, — не бросайте меня здесь, не оставляйте русским... Я... я смогу...

Присмотревшись к Дитцу, я понял, что это его последние минуты. Так человек выглядит на пороге смерти. Потом я перевел взгляд на смотревшего в сторону Алума и дождался, пока он повернется ко мне. После этого я уставился на его кобуру, надеясь, что он поступит с Дитцем так, как тогда с Фляйшером. Но Алум тут же отвел взор, и я понял, что на убийство из милосердия рассчитывать нечего.

— Они уже совсем рядом! — воскликнул Акерман. Я посмотрел на Годовика.

— Что ты предлагаешь?

Тот, хотя и был выше званием, чем я, предпочел не брать на себя ответственность.

— Не знаю, это не мой взвод, — коротко бросил он. Крендл, Акерман и Губерт продолжали вести огонь

вдоль улицы.

— Нам их не остановить! — крикнул кто-то из них.

В клубах дыма уже можно было разобрать силуэты русских солдат. Рядом с нами разорвалась выпущенная из гранатомета граната, и тут же раздался чей-то вопль. Когда дым рассеялся, я увидел, что у Годовика выше плеча оторвало правую руку. С искривленным от боли лицом, он, шатаясь, выпрямился и, действуя одной рукой, стал стрелять во врага.

— Уводи отсюда взвод! — из последних сил крикнул мне обершарфюрер.

Взглянув на лежавшего Дитца, я отдал приказ отходить. А Годовик единственной левой рукой обеспечивал нам огонь прикрытия. До гробовой доски мне не забыть эту жалкую культю и падавшие с нее на Дитца капли крови. Обершарфюрер Годовик пожертвовал собой, чтобы мы, остатки 2-го взвода, смогли отступить и соединиться с другим подразделением СС. И еще — я никогда не прощу себе, что тогда в Грозном оставил их там погибать — моего командира оберштурмфюрера Дитца и обершарфюрера Годовика.

Приказ наступать на городской парк по-прежнему оставался в силе. Нас взял под командование один шарфюрер, приказавший нашему взводу действовать вместе с его группой — ему необходима была радиосвязь.

И вот мы пошли в затяжную и нудную атаку. Приходилось сражаться буквально за каждый метр земли. Мы были вынуждены постоянно укрываться в развалинах близлежащих домов — патронами нас обеспечивали разбитные посыльные, доставлявшие их из нашего ближнего тыла. В эфире царила полная открытость, о правилах радиообмена уже никто и не думал, поэтому нам очень скоро стало ясно, что мы в Грозном угодили в плотное кольцо противника, которое предстояло прорывать в ожесточенных боях. Кроме того, русские один за другим перерезали наши пути снабжения боеприпасами.

Заняв оборону в каком-то полуразрушенном доме, мы довольно успешно отражали атаки русских. Губерт, Акерман и Алум устроились у окна и обеспечивали оборону, а заодно и разведку. Наш новый шарфюрер склонился над мятой-перемятой картой, время от времени пытаясь установить по рации связь с нашими основными силами. Наконец ответил какой-то офицерский чин, тут же осведомившийся о том, каковы наши силы и возможности противостоять неприятелю. Алум орал в микрофон, что мы под интенсивным пулеметным огнем, скорее всего, русские обстреливают нас из тяжелого пулемета типа «Дегтярев», установленного на одной из боковых улиц. Акерман доложил примерно о десятке русских, засевших в доме напротив. Едва Губерт повернулся о чем-то доложить, как пуля, насквозь прошив каску, уложила его на месте — он так и замер, привалившись к остаткам оконной рамы с разинутым ртом и недоуменным взглядом открытых глаз.