По колено в траве (Журнальная версия)
Шрифт:
Мы покинула место засады бесшумно и стремительно.
P-раз, р-раз! Я старался рубить отточенным кончиком клинка. Срезанные под корень враги валились без шума и треска.
Но вдруг — трах — меч упруго подскочил и чуть не вырвался
Ну, держись! Я серединой меча несколько раз ударил вражеского генерала. Он стоял. Я разозлился. Тут уж не до страхов, не до колдуна. Я обрушил на противника такие удары, что он рухнул наконец с шумом, похожим на вздох.
Я откинул забрало и вытер мокрое лицо. Было жарко, солнце успело нагреть мои доспехи. Черибузо не подавал признаков жизни. И по-прежнему тонко пела в ушах тишина. Но вот в это пение проник другой звук. Он был негромкий и басовитый. Он был грозный. У меня в один миг натянулись все жилки.
Я научился уже многого не бояться. Мог ночью забраться на чердак, прыгнуть в крапиву, отлупить Тольку, читать повесть Гоголя «Вий» при коптилке и сказать здоровенному Петьке Брындину по прозвищу «Зер Гут», что он драная сколопендра. Но мохнатых шмелей и злых кусачих ос я боялся пуще огня.
Гудение нарастало. Я завертел головой. Громадный, чуть ли не с грецкий орех, шмель совершал вокруг меня неторопливый облет. Тут же я представил, как он заберется мне под латы и будет жужжать и биться там…
Черибузо, наверно, с ехидной улыбкой наблюдал из пещеры, как рыцарь в сверкающих доспехах, звеня и погромыхивая, летит вниз, не разбирая дороги.
Я отдышался у ручья, на лужайке, окруженной мелким ольховником.
— У, ж-животное, — сказал я в адрес шмеля, чтобы не было так стыдно за свое отступление.
— Чиво говоришь?
Я даже подскочил.
За кустом, у самого ручья, пятками в воде сидела Манярка.
— Чиво говоришь? — повторила она, и на лице у нее проступило сильнейшее любопытство. Узнала.
— Ничего, — буркнул я. — Ты что здесь делаешь? Вот Славка узнает, где ты болтаешься, он тебе задаст.
— Не, — рассеянно откликнулась она. — Не задаст. Он меня не лупит.
— Зря, — сурово сказал я. Больше всего я боялся, что Манярка догадается о моем позорном бегстве. Но как она могла догадаться?
Я с ожесточением начал дергать тесемки и срывать крючки доспехов. Если человек струсил, он всегда потом злится. Манярка следила за мной, не двигаясь.
Было в ней что-то птичье. Глаза, как черные пуговицы, шея тонкая, будто у птенца. И даже острые лопатки под платьем были похожи на неотросшие крылышки.
Не нравилось мне, как она сидит и смотрит: разболтает теперь всем про мое снаряжение. А тут еще крючок наплечника намертво вцепился в рубашку. Я дергал, дергал…
— Давай отцеплю, —
— Ну отцепи… Чего сидишь?
Она встала, подошла сзади и деловито задышала мне в шею. Отцепила. Потом села на корточки над моим снаряжением.
— Это раньше солдаты носили такие железины… Ты сам делал?
— А кто, Пушкин, что ли?
— Я знаю, — сказала она. — Пушкин — это писатель. Он кино про царя Салтана сочинил.
(Был тогда такой фильм. Не цветной, не широкоэкранный, но все равно хороший.)
— Ну-ка, помоги, — велел я. Она послушно помогала мне уложить в портфель доспехи.
— Пойдем, — сказал я. — Нечего тебе здесь одной делать. Славка, наверно, по всем улицам ищет.
Я энал, как Дыркнаб нервничал, если Манярка исчезала.
— Не пойду, — нахмурилась она. — Я с ним поругалась.
— Ну, подумаешь, поругалась. А сейчас помиришься.
— Пускай он первый мирится.
— А как он будет мириться, если тебя нет?! Пошли!
— Не пойду.
— Ну, что ты будешь здесь делать, а?
— Я рыбу ловлю.
И тут я увидел на берегу здоровенную палку с привязанной ниткой. На конце нитки была расстегнутая безопасная булавка, а на острие булавки сидела дохлая зеленая муха.
Вот потеха!
— Этой удочкой ловишь?
— Ага.
— Ничего ты ею не поймаешь. Да тут и рыбы нет.
— Южка говорил, что есть маленькая.
— Ничего здесь нет. Айда!
Она повернулась спиной. Вот вредная! Пришлось пойти на хитрость:
— Если пойдешь, я тебе настоящую удочку сделаю.
Она обернулась.
— А ты не врешь?
— Маняра! — сурово сказал я.
Она подумала. Потом глаза ее остановились на моей пряжке.
— А дашь ремень поносить?
— Ты же не мальчик!
— А девочки тоже бывают моряки.
Что с ней делать?
— Только не зажиль, отдай потом.
Она быстро затолкала платье в трусики и подпоясалась. Но ремень сваливался. Пришлось мне передвигать пряжку.
Нацепив ремень, Манярка полюбовалась пряжкой, закинула на плечо свою удочку (не снимая мухи с булавки) и зашагала впереди меня.
Во дворе я сдал ее Дыркнабу, который и вправду уже беспокоился.
— Выдеру, — жалобно сказал он. — А ну, дай сюда ремень!
Но Манярка ускакала, как коза.
Под вечер Дыркнаб вызвал меня на крыльцо: Манярка была с ним рядом.
— Ты ей обещал удочку сделать?
— Ну и что? — сказал я. — Она никак домой не шла.
— Вот видали! — в сердцах сказал Дыркнаб. — А теперь она от меня не отлипает: почему ты удочку не делаешь?
— Она чья сестра? — взвился я. — Моя? Она твоя сестра! Ты и делай!
Дыркнаб тоже разозлился.
— А она не хочет! Понятно? Хочет, чтобы ты!
Видали фокусы?