По Корее, Маньчжурии и Ляодунскому полуострову. Корейские сказки
Шрифт:
– Там горы да камни.
– И далеко?
– По край света.
– Не сеете там?
– И не сеем и не косим. Медведь там только да коза. Здесь насчет посева…
Казак машет рукой.
– Ну, вот вы говорите, что на каждого рожденного мальчика наделяется сейчас же сорок десятин, – вероятно, уже немного свободной земли?
– Где много. Если б не умирали…
– Давно живете здесь?
– Сорок лет, как основались здесь.
– У вас старинных женских одежд нет или всегда ходили так?
– Как так?
– Да вот в талию?
– Прежде рубахи да сарафаны больше носили, а нынче вот мещанская мода пошла.
Мода очень некрасивая:
Молчит и китайский берег. Мгла уже закрывает его, потухло небо, и река совсем темнеет, и безмолвно пуста улица – спит всё. Иногда разносится лай громадных здешних собак. Пора и нам спать. И спится же здесь: сон без конца. Прозаичный, скучный сон, без грез и сновидений. А зимой-то что здесь делается?..
Хотели вчера пораньше лечь спать, но увлеклись приготовлением шашлыка и засиделись долго. Учителем был Бекир, конечно. Жарили во дворе, у костра. Шашлык вышел на славу. Было ли действительно вкусно, или нравилась своя работа, но он казался и сочным и вкусным, таким, словом, какого мы никогда не ели.
– Заливайте красным вином, обязательно красным, – дирижировал доктор, последним отставший от шашлыка.
Мы уже давно пили в комнате чай, когда со двора раздался его отчаянный вопль:
– Тащите меня от шашлыка, а то лопну.
Он и сегодня с сожалением вспоминает:
– Много хороших кусков пропало: жир все.
– Жир разве полезен для желудка?
– Для моего и гвозди полезны.
Конкурент доктору в еде Н. Е. Мы им обоим предсказываем паралич.
Ночью спалось плохо: много уж спим. Ночь мягкая, теплая, с грозой и дождем. Пахнет укропом и напоминает Малороссию с ее баштанами, свежепросоленными огурцами, арбузами и дынями.
Пробуждение утром неприятное: сразу сознание бесцельного торчанья в каком-то казацком селе. Но так как ждать придется, может быть, и несколько дней, то решил забрать себя в руки.
Встал, умылся, напился чаю и отправился в соседний дом заниматься: сперва английским языком, затем чтением о Корее и Китае. Сижу и занимаюсь под аккомпанемент визгливой ругани моих хозяев-казаков.
Как они ругаются! И мужские и женские голоса…
Старухи голос:
– Я тебе не молодуха, и не имеешь надо мной больше закона.
Или:
– Ах ты, пьянчужка, вредный старик, поперечный…
Мужскую ругань, к сожалению, по совершенной нецензурности, привести нельзя: грубая, плоская, с громадной экспрессией.
Ясно мне во всяком случае, куда девают избыток своей энергии казаки и с кем они воюют в мирное время. А между тем разгар жнитва, и с вечера собирались уехать. Но так как-то не поехалось. Послали молодуху с китайцами жать, а сами вот и отец, и сын, и мать, и сестра здесь не наругаются.
Заглянул и ко мне старый, всклокоченный, нечесаный казак – очевидно, до нового праздника чесаться не будет. Ходит страшилищем. Бекир предложил было ему под машинку остричься у него, но казак только зрачками сверкнул на Бекира.
Отворилась дверь, и вошел H.A., a за ним тонкий, молодой, потертый походом морской офицер.
– Позвольте познакомить вас, господа: лейтенант Р.
Лейтенант,
– Замечательный человек этот Гинцбург, – рассказывает нам моряк, то подбирая со стола крошки, то вертя что-нибудь в руках (признак деятельной натуры), – начал свою карьеру простым разносчиком, в конце шестидесятых годов, бегая с корабля на корабль. Теперь у него громадный кредит в Китае, Японии, Америке, у англичан. Бывший дезертир наш, – теперь уже его простили, – Станислава имеет, разрешен въезд в Россию. Весной было как прижали нас с углем! Нет угля – англичане весь скупили: семьдесят шиллингов за тонну. А Гинцбург по тридцати дал, и пароходы оказались зафрахтованными, все вовремя доставил. В убыток себе доставил.
16
Гинцбург Г.О. (1833–1909) – барон, финансист. Владелец одного из крупнейших банков в Петербурге, крупный золотопромышленник. Гинцбург проявлял большую активность также на Дальнем Востоке, являясь одним из проводников авантюристической политики русского царизма в Корее и Маньчжурии.
– Что же его побуждает?
– Надеется, вероятно, контракт когда-нибудь на поставки заключить… Англичане давали ему шестьдесят шиллингов, началась американо-испанская война, американцы предложили семьдесят, а он нам – тридцать.
– Большое количество?
– Тогда мы взяли сто двадцать тысяч пудов.
– Только скажете название корабля – «Александр Иванович командир». И он уже знает, как этого Александра Ивановича уважить, какой провиант он требует, что особенно любит. Без него плохо пришлось бы. Он и Русско-Китайский банк – два всесильных человека на Востоке.
– Банк силен?
– Все в его руках.
– Как постройка Маньчжурской дороги?
– Не знаю… Кажется, хорошо.
Входит доктор. Рубаха красная, лицо расстроенное, с энергичным движением бросает фуражку.
– Нет, это черт знает что такое! На почтовом пароходе, который завтра придет из Сретенска, ни одного свободного места.
Зачем же мы, отказавшись от удобств пассажирского парохода, без еды, прорвались сюда? Чтоб из первых стать последними? Вот где понимаешь русскую пословицу: «Тише едешь, дальше будешь». Но так нельзя. Держим военный совет, и в результате Н. А., моряк и я идем на почтовый пароход, с которым приехал г. Р. и который ждет пассажиров из Сретенска, чтобы пересадить их к себе и ехать в Благовещенск.
Очень любезный капитан разводит руками и показывает телеграмму агента о точном количестве пассажиров. После энергичных переговоров получаем наконец согласие его на пять мест.
Только что сошли с парохода, подходит капитан другого стоящего здесь буксирного парохода и говорит:
– Получил телеграмму ехать назад, в Благовещенск. Через два часа еду. Если хотите, могу вас взять с собой.
Хотим ли мы?! Пусть опять буксирный и без буфета, только бы ехать. Спешим домой. Новая беда: Н. Е. неизвестно куда ушел на охоту. Беда с молодыми охотниками. В час дня какая охота? Ищи его теперь. Назначили пять рублей тому, кто его найдет, а сами принялись укладываться и обедать.