По кромке двух океанов
Шрифт:
Постепенно долина реки сужается, пейзаж делается суровее, строже, топкие торфяные берега сменяются скалистыми, высокими, поросшими лесом, и мы въезжаем в знаменитые Щеки — грандиозный пропил в горном хребте Кучмор. Близкие горы на время закрывают заснеженные сопки, но за Щеками они открываются снова: справа, на севере, — Шивелуч, а на юге — целая цепь, над которой главенствует, сияет в своей праздничной ризе высочайший вулкан Европы и Азии — почти пятикилометровая Ключевская.
Теперь уже близко до цели — «столицы» вулканологов. Она видна издалека — живописно раскинувшийся на холмах, одноэтажный, деревянный, «самый большой из маленьких поселков Камчатки» поселок Ключи.
На вулканостанции пусто — кто улетел на сопку, кто, забросив на время науку, помогает местному совхозу убирать картошку («Вулканы
— Устроились? Нет? — интересуется мой новый знакомый. — Если не найдете лучшего пристанища в поселке, милости просим. Спальный мешок и раскладушка в вашем распоряжении.
Белое двухэтажное здание станции стоит среди маленькой рощицы. По застеленной ковром скрипучей лестнице — будто в старинном особняке — мы поднимаемся на второй этаж, минуем бильярдную, музей и попадаем в кабинет, ярко освещенный солнцем. В раскрытое окно смотрит Ключевская. Говорят, что в ясную погоду ее купол виден с океана за четыреста километров.
Станция носит имя академика Ф. Ю. Левинсона-Лессинга, знаменитого геолога и петрографа, инициатора вулканологических исследований в нашей стране. Сорок лет на станции изучают вулканы. О том, что это значит, я узнаю не только из рассказов сотрудников, но и разглядывая термометр, побывавший в вулканической щели, откуда со свистом вырывались удушливые газы, накаленные до шестисот градусов; образцы пород, поднятых людьми со дна кратера, из самого кипящего пекла; снимки ученых, стоящих на корке движущегося огненного потока лавы. Изучать вулкан — это не только наблюдать за ним, когда он дремлет, набирает силы, но и быть возможно ближе к нему, когда извержение уже началось, измерять температуру потока лавы, ее вязкость, скорость движения, давление, брать пробу удушливых газов… Все это опасно, сопряжено с риском, страшно на первых порах. Но люди привыкают, их не пугает, не останавливает одинокая могила в лесу, на территории станции, с обелиском и короткой надписью на нем: «Памяти Алевтины Александровны Былинкиной, погибшей при исследовании Ключевского вулкана. 1921–1951».
И все это — во имя основного, главного — научиться предсказывать извержения, чтобы заранее объявить людям: берегитесь, тогда-то и там-то начнет действовать вулкан! Совсем не обязательно он использует свой основной кратер, через который швырнет вверх кучу камней и пепла, вулкан может найти слабину в любом другом месте, и тогда произойдет самый опасный, так называемый направленный взрыв. И об этом должны знать люди: где и когда.
Но возможно ли такое? Оказывается, возможно.
…Завтра я встаю на рассвете, чтобы увидеть вулканы во всем их утреннем блеске. На бледно-голубом высоком небе высятся, словно подпирая его, три конуса, ослепительно белых, освещенных солнцем с подножия и до вершины. Слева стоит главный богатырь — Ключевская, правее, значительно ниже его — вулкан Средний, еще правее распласталась громада третьего вулкана — Плоского. Все три величественно спокойны, как патриархи, и их ослепительная белизна, их спокойствие особенно подчеркиваются шевелящимися на ветру желтыми кронами тополей… На противоположной стороне дремлет Шиве луч, он по-прежнему в венце лиловых туч, закрывающих всю его среднюю часть наподобие колец Сатурна.
В восемь часов я снова выхожу из дому. Все три вулкана продолжают сиять на солнце. 51 вспоминаю слова сотрудницы станции, предупредившей меня вчера: «До восьми успеете — увидите всю красоту, а потом поздно будет». «Как хорошо, что она ошиблась», — думаю я и, еще раз взглянув на трех богатырей, иду по тропинке. Через минуту оглядываюсь: вулканы исчезли, их место заняло однотонное серое небо.
— Камчатка!.. — добродушно хмыкает молодой человек. Он стоит на крыльце того самого дома, куда меня поселили, в клетчатой рубахе нараспашку, простоволосый, белобрысый, с чуть снисходительной улыбкой на открытом русском лице. — Идемте завтракать…
У людей, которые полжизни проводят в поле — в экспедициях, у бродяг с дипломом и без него, человеческие взаимоотношения несравненно проще, чем у людей, так
— Идемте завтракать, — повторяет Борис Федорович Студеникин.
Знакомимся мы уже за столом, щедро уставленным разными «своими» яствами — рыбой, которую он сам поймал и закоптил, помидорами, которые сам вырастил, грибами, которые сам собрал в лесу, ягодами, за которыми он сам ездил к вулкану…
— Ладно… Не сам, не сам, а с тобой! — он шутливо поднимает руки, будто сдается на милость своей жене, очень милой молоденькой Лидии Дмитриевне, тоже работающей на станции.
Борис Федорович заведует сейсмогруппой — тремя сейсмическими станциями, где из года в год, днем и ночью выслушивают земные недра. Именно здесь, на сейсмостанциях, в первую очередь решается вопрос — будет извержение вулкана или нет, а если будет, то где и когда.
Сейсмостанция помещается в соседнем доме. Отщелкивает время хронометр. Поблескивают приборы. Загораются и гаснут выпуклые пуговички ламп на покатой доске, над которой висит табло с надписью: «Землетрясение». Оно пока не светится, «молчит». Сами сейсмографы упрятаны в глубокие восьмиметровые шурфы во дворе, оттуда они посылают электрические импульсы к другим чувствительным приборам, превращающим эти импульсы в свет. Острый лучик, подобный солнечному зайчику, непрерывно колеблется вслед за малейшими колебаниями Земли, падает на фотографическую бумагу, на ее бесконечную движущуюся ленту, и оставляет на ней след. Бумагу проявляют, изучают и сопоставляют с сейсмограммами двух других сейсмостанций. По тому, что получилось на лентах, можно, оказывается, судить обо всех землетрясениях, которые происходят на планете.
Ключевскую станцию, однако, интересуют не все землетрясения, а преимущественно те, которые происходят вблизи, и не обычные, а вызванные деятельностью вулканов Ключевской группы. Извержение начинается не вдруг, вулкан должен накапливать энергию, растет давление внутри, все выше поднимается лава, земная оболочка трескается, вызывая не одно, а целый рой землетрясений. Это уже тревожный сигнал, первый звонок «оттуда». С каждым днем и часом, толчки учащаются. Это происходит до какой-то поры, когда вдруг начинает ослабевать их сила. Казалось бы, надо успокоиться, объявить отбой, но в действительности все обстоит как раз наоборот: прозвучал второй, куда более грозный, звонок из земных недр. Теперь вероятность извержения очень велика и пора бить не отбой, а тревогу. Лава поднялась, она уже стоит у кратера, она растеклась по трещинам и пустотам: оттого-то и упало ее давление. Но ненадолго! Глубинные пласты магмы продолжают стремиться вверх, только тонкая кора земли отделяет их от вершины и от склона сопки. Лава клокочет, дрожит от нетерпения, от стремления вырваться из плена…
Все это точно и бесстрастно фиксируют на ленте сейсмографы. К их показаниям подключаются показания барографов, магнитометров, акустических и тепловых приборов, заранее установленных в кратерах или поблизости от них. Сопоставляется множество данных, разгораются научные споры, летят радиограммы в Институт вулканологии, люди не спят ночами, и в результате все чаще появляется возможность ответить на самые трудные, самые насущные вопросы: когда и где?
Перед последним извержением Ключевской на станции уже знали о надвигающейся опасности. Время взрыва предсказали, однако не сумели ответить на вопрос — где? Об извержении Шивелуча предупредили за неделю, ответив таким образом на оба вопроса. Извержение Безымянного тоже не явилось неожиданностью для ученых. А сейчас? Что же, вулканы продолжают жить. Постепенно нарастает активность Ключевской, Толбачика, того же Безымянного. И лишь старик Шивелуч лениво дремлет, ничем не проявляя пока свой буйный норов.