По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии

Драбкин Артем Владимирович

Потом после смерти Сталина в 1956 г. нас сняли со спецучета, но нельзя было в Крым вернуться. Потом я написала письмо в Симферополь знакомой, переписываться начали. Я уже работаю, свой дом имели, у меня 2-комнатная квартира, были хорошие дни, были и плохие, но в целом жизнь стала лучше, как ветеран я имела пайки. И вдруг получаю телеграмму: «Ура, Катя, ты жива! Обнимаю, целую. Миша. Жди письмо». И через 2 дня получаю письмо, оно 5 дней шло, также начинающееся: «Ура, Катя, ты живая и здоровая… Быть в обороне Севастополя и остаться в живых — это значит, что мы родились в маминой рубашке,

я тебя очень хорошо помню, в морской форме, с косичками… Я не могу описать, кем мы доводимся друг другу. Другом — нет, даже не родственники — мы еще сильнее». Это был Миша Байсак, адъютант полковника Горпищенко. Потом, конечно, я написала ему, такое письмо у него приятное было. Оказывается, 30-го числа была годовщина обороны Севастополя, собрались участники обороны, интересовались, кто еще жив, розыск дали всесоюзный, и нашли меня. Он меня попросил написать, как жизнь сложилась, я написала кратко и указала, что знаю Мишу, адъютанта полковника Горпищенко, но как Байсака не знаю, вы это или не вы. И он ответил, что он это, тогда был кудрявым, а сейчас с пролысинами. Приезжала я дважды в год на встречи, хорошо принимали, а в 1989 г. я первой из крымских татар прописалась в Севастополе, мой портрет на Почетной доске разместили, хорошо ко мне относились, вспоминали, сколько добрых слов я раненым говорила. Вообще, тогда люди добрые были.

— С перевязочными материалами не было проблем?

— Нет, у нас всегда хватало, все в пакетах. Причем не сказать, что экономили. У нас была, как полагается, военная тройка, рядом со штабной землянкой размещались арестованные, как-то утром я встала, на маленьком деревянном топчане спала, рядом столик, там немножко медикаменты. Рано поднялась, побежала куда-то, вдруг останавливает меня краснофлотец: арестованный ранен. Я быстренько взяла пакет, перевязочного материала всегда с собой много берешь, ведь на маленькие ранения не вызывают, сами моряки себе перевязки делают, они все умели. Я прихожу в землянку, они как раз завтракали, пригласили к столу, а у раненого кровь как фонтан бьет с двух сторон, брызги всюду, оказывается, осколок через дверь пролетел и через легкое прошел. Вижу, арестованный дышит, и брызгает кровь. Я его положила на бок, начала перевязывать, но он умер, а то, что кушал, во рту осталось, что значит, не суждено глотать пищу.

— Использовали ли вы какие-либо препараты для обработки ран?

— Мы на передовой никакой обработки не делали, быстренько рану прочистишь от грязи, перевязку наложишь и отправляешь в госпиталь, потому что некогда, успеваешь только вытащить и перевязать. Но вот профилактические прививки мы делали, там, на фронте, не считалось, старший ты врач, медсестра или кто, на прививки в батальоне давали полчаса, не больше, а это три или четыре роты, медиков распределяют по ротам, причем не важно, сколько есть нас, а должны успеть сделать. Приходишь, с собой берешь черные эфирные бутылки с препаратами против тифа или столбняка, открываешь, 10-граммовый шприц, берешь иголку сечения 10, 15 или 20, один краснофлотец стоит, смазывает йодом, другой отмечает, третий после прививки смазывает. А ты только укол ставишь. Как закончились шприцы, быстро проводишь дезинфекцию

иголок: была специальная колбочка, туда иглу кладешь, воды добавляешь, на спиртовку, 2–3 минуты ждешь, чтобы закипело, а то и, бывало, не дожидаешься. И снова делаешь, и, что интересно, никакого абсцесса, ничего не было. Так за полчаса нужно на весь батальон прививку сделать. Таков был приказ. Кроме того, врач нашего лазарета Ольга Евдокимовна Филоненко организовала бригаду из 57 женщин, которые сдавали кровь для раненых, и мы, медики, тоже сдавали кровь.

— Читали ли сводки Совинформбюро в период обороны Севастополя?

— Там времени не было, но маленькие местные газеты читали. А центральные газеты не видели даже. Вот когда под Москвой тяжелые бои были, каждый день переживали, что то один город оставляют, то другой, но в блокаду уже мало информации о Большой земле было.

— Какие взаимоотношения у вас складывались с комиссаром?

— Очень хорошие, мы вообще дружно жили, даже никто никому не грубил, я же лечила их всех. Вечерний и утренний обходы, всегда спрашиваешь о самочувствии, отношения со всеми очень хорошие. Люди были очень добрые, ничего не могу сказать. У нас до сих пор дружные отношения, они же не виноваты, что нас выслали, это правительство так решило.

— Какое у вас было отношение к Сталину?

— Я любила его, конечно. За Сталина! За Родину мы воевали. А после депортации я даже не знаю, как к нему относилась, думала, не важно, кто правит, лишь бы нам было жить хорошо.

— Как к вам относились моряки?

— Знаете, я была молоденькая, стройненькая, с длинной косой, что уж говорить, многие мне в любви признавались. Но я всем говорила одно: «Вот закончится война, одержим Победу, тогда уж будем о свадьбах думать!» И раненые всегда ко мне с теплотой, нежностью относились, один раз даже ранен был разведчик Ильяс Тлюстангелов, он слабый был, тяжело раненный в ногу, его надо было на Большую землю эвакуировать, так меня благодарил, а мне самой так жалко и его, и других раненых, молодые парни ведь. Попросилась я тогда у комиссара полка Чапского окончательно меня во взвод разведки санинструктором перевести, он дал разрешение. Моряки вообще очень дружно жили, как говорится, один за всех и все за одного.

— Как кормили в осажденном Севастополе?

— Были и сытые, и голодные, только есть доступ к нам из тыла, дают, нет, и мы голодаем. Не могу сказать, что голодали, но и не были полностью накормлены.

— Как мылись, стирались?

— Как там мыться, про вшей и разговора нет, стряхивали только, но моментами и заниматься даже этим некогда. Обмывочных пунктов тоже не было, у меня были длинные косы, коком у нас был Дедеря Павел, говорил мне всегда: «Катя, я тебе стараюсь хоть как-то сэкономить воды от обеда, вечерком, как чуть-чуть стемнеет, ты придешь, я тебе налью на голову, помоешься». Несколько раз так мыла волосы, потом нам из Кавказа пришли посылки, если там попадала расческа, бойцы всегда мне несли, просили только косы не резать. Но я все равно отрезала, вши ведь были, чего там. А во время боев страшно было, грязные все.