По методу профессора Лозанова
Шрифт:
— Вы много лет проработали вместе с Мельниковым?
— Больше двадцати.
— Как и при каких обстоятельствах вы познакомились?
— Вам нужны подробности?
— Да.
— Мне было двадцать лет, когда я начала работать чертежницей в тресте, которым он уже тогда руководил.
— Вы устроились на работу по чьей-то рекомендации?
— Нет. Им нужны были чертежницы. А я в то время уже училась на третьем курсе МИСИ. Чертила вполне профессионально.
— Учились на дневном?
— Да. Потом перешла на заочное.
— Почему?
— К Мельникову
— Пожалуйста, расскажите.
Она вздохнула:
— Банальная история. Меня бросил муж с полугодовалым ребенком. Отца к тому времени у меня уже не было, мать получала очень скромную зарплату. А даже на повышенную стипендию мне с дочкой было бы не прожить.
— Ну, а с Владимиром Ивановичем вы когда конкретно познакомились?
— Через несколько месяцев после того, как пришла в трест. Зарплата чертежницы не велика, и я по совместительству подрабатывала там же уборщицей — первые два года алименты не получала — муж запамятовал. А я гордой была.
— Понятно.
— Ну вот. Мыла я однажды пол в коридоре треста, и вдруг вижу, останавливается около меня высокий представительный мужчина и как-то внимательно меня разглядывает. Потом говорит: «Устала?» Я ответила, что, конечно, устала — целый день за кульманом горбилась, а теперь вот здесь. Он молча снял свой макинтош, пиджак, закатал рукава рубахи, взял у меня швабру и довольно ловко пол домыл. Да только не знал, что еще в комнатах надо убраться. Это мы с ним вместе уже делали. Ну, а потом поехали к нему домой. Он меня с женой своей познакомил — Верой Сергеевной. Красавица еще была. Вот с такой золотой косой. Лицо доброе, ласковое. А какие глаза! И дочка их — Светочка — ей тогда лет четырнадцать было — милейшее приветливое существо. В этом доме я сразу почувствовала себя так, словно жила с этими людьми многие годы.
— А дальнейшие отношения с Мельниковым?..
— Они всегда были замечательными. Я бы сказала даже родственными. И моя дочка Надя очень часто у них в доме бывала, дружила с Владимиром Ивановичем.
— Дружила?
Нина Александровна вдруг перегнулась через стол к Крымову. Глаза ее недобро сощурились.
— Ах, вот вы о чем?! — сказала она раздраженно. — Тоже, небось, начитались у неизвестного автора про их роман?
— А его не было?
— Да о чем вы говорите?! — возмутилась она. — Владимир Иванович чистейшим человеком был! Надюшку он действительно опекал — книжки новые, билеты в театр добывал. А когда у нас случилось несчастье… — она замолчала.
— Какое несчастье? — спросил Крымов.
— Не очень вспоминать об этом приятно, Александр Иванович. В общем, в восемнадцать лет выскочила Надюшка замуж. За Вадика Мартынова. Вроде бы славного паренька из города Саратова. Только довольно скоро выяснилось, что не Надюшка ему была нужна, а московская прописка и наша жилплощадь. А так как дети в его планы не входили, а дочь делать аборт отказалась, он избил ее так, что у нее выкидыш случился. Но это еще полбеды. Жить ей после всего этого не захотелось. И если бы в этот период не Владимир Иванович, не знаю, чем бы все это кончилось.
— Прошу
Она помедлила с ответом, опять поправила прическу.
— Не скажу я вам это, Александр Иванович.
— Почему?
— Домыслы здесь не годятся. А кроме них ничего у меня нет. Согласитесь, это страшно — напраслину на человека возводить. Вроде сам таким же анонимщиком становишься.
— Настаивать не смею, — сказал Крымов. — Как думаете, Нина Александровна, а сам Мельников догадывался, кто мог на него писать?
Она ответила не сразу.
— Не знаю. Может, и догадывался. Однажды, когда он узнал об очередной анонимке, сказал: «Ни одно доброе дело не проходит для нас безнаказанно». И еще. «Все, — сказал он. — Правильно. За беспринципность надо расплачиваться». Я пыталась тогда вытянуть из него что-нибудь, поконкретнее, но он только рукой махнул… Вот как хотите, так и понимайте — знал он анонимщика или нет.
— Но если бы знал, наверняка, он что-нибудь бы предпринял.
— Не факт. Он настолько был выше всего этого, что руки марать бы не захотел.
— И погиб, — сказал Крымов. — Погиб потому, что защищаться не умел. А вы все ему не помогли.
— Мы старались.
— Старания здесь мало. За Мельникова вам всем надо было драться…
… Раиса Степановна включила магнитофон.
Приятный женский голос запел: «Too many tears…»
Все внимательно слушали песню: Кэтрин Гринвуд, задумчиво глядя в окно; Джейн Кинг, тихонько подпевая; Эн Кремлинг в такт покачивала ногой; Дик Ричардсон шевелил губами — возможно, повторял про себя слова песни; Майкл Флинн старательно протирал носовым платком стекла своих очков, а Ник Адамс с интересом поглядывал на Майкла Флинна.
Песня кончилась. Раиса Степановна выключила магнитофон.
— Танго называлось: «Too many tears» — «Слишком много слез». Попрошу каждого быстренько сочинить предложения с этими словами. Сегодня вы первая, мисс Кинг.
— Известно, что слишком много слез портят цвет лица, — тут же откликнулась Галина Николаевна, неплохо освоившая роль кинозвезды.
— Теперь Кэтрин Гринвуд.
— С точки зрения медицины слишком много слез не вредят здоровью.
— Эн Кремлинг.
— Слишком много слез я пролила всего однажды, когда два часа провозилась с одной нестерпимо привередливой покупательницей, но она так ничего и не купила.
— Мистер Ричардсон.
— Слишком много слез при нашем морском климате — непозволительная роскошь.
— Мистер Флинн.
— Он пролил слишком много слез, и это разорвало ему сердце.
— Ну, а что думает по этому поводу наш выдающийся детектив?
— Нe важно, кто первым пролил слишком много слез. Важно, кто первым перестанет рыдать.
— По принципу, — заметил великий актер, — хорошо смеется тот, кто смеется последним.
— Кто первым стреляет, — поправил его Адамс.