По направлению к Рихтеру
Шрифт:
Дальше — самое интересное. Кончаловский очень тактично сначала намекнул, а потом и просил, не соглашусь ли я «сыграть»… Германна? Некоторые мотивировки меня убедили. Во-первых, я только что появился в роли Листа [103]. Об этом все говорили, как о событии. Во-вторых, — пушкинские характеристики. По мнению Кончаловского, все подходило; «обрусевший немец, сильные страсти и огненное воображение». Но тут он вспомнил о «профиле Наполеона и душе Мефистофеля» и как-то замялся, поник. Даже стал передо мной извиняться.
А меня это так захватило, что я тут же придумал выход. Если уж из меня сделали
Мы оба засмеялись и, довольные, никогда уже больше не вспоминали «Пиковую даму»… Бетховена!
Один раз еще вспомнил я. Когда посмотрел фильм Протазанова Наверное, немые фильмы я больше всего люблю смотреть! Из Мозжухина, который играл Германна, сделали настоящего Наполеона. У него даже шапка такая, будто он руководит Бородинским сражением. Великолепна сцена, когда молодая графиня в спальне ждет молодого повесу. Но вмиг все меняется — перед нами уже старуха, а перед ней на коленях — Германн! Я мысленно «подложил» эту диковатую «прокофьевскую» вариацию из Диабелли [104]… Что ж, очень может быть, возможно, Кончаловский и прав!
Наконец, мы достигли шестнадцатого этажа его дома. Рихтер ни чуточки не замерз, устроился в кресле, а я отогревал ноги у батареи.
Знаете, что бы сейчас хорошо? Послушать «Пиковую даму» Пушкина, и чтобы читал Дмитрий Николаевич [105]. Между прочим, он мог быть замечательным Томским.
Вот все немного побаиваются «Пиковой дамы»… и я побаиваюсь. Хотя «кабалистику бы перенять» не мешало. Нарумов правильно упрекал Томского. Я, конечно, кабалистику понимаю по-своему. Для меня вот такая программа — «Бетховен: Тридцатая, Тридцать первая, Тридцать вторая сонаты» — верх кабалистики. Соблюдены и симметрия, и хронология. Когда Поллини играет сначала Шенберга, а потом Бетховена — я внутренне как-то сжимаюсь [106]. «Франческа да Римини» была у Мравинского слабее Шестой симфонии Шостаковича и «Аполлона» Стравинского только потому, что он ее ставил в конце.
В Бетховене главное круг. Абсолютная симметрия. Но добиться этого трудно. Мне показал Фальк, что круг делается двумя руками (чертит в воздухе). Две клавиатуры!
В Скрябине круг нужно растянуть, он уже похож на яйцо. Яйцо, обвитое змеей ' В Пятой сонате нужно хорошенько по нему треснуть, и дух вырвется вон!
XIV. Белый или рыжий клоун?
Моя жизнь в Беляево на девятом, последнем этаже была безрадостно-тусклой. Там можно было или спать, или… удавиться. Не было ни телефона, ни звонка в дверь. Кое-какая мебель… Радовал старый проигрыватель и холодильник «Морозко» — почти мертвый.
В одно прекрасное утро в дверь попытались вломиться. Это был даже не стук, а настоящий грохот. Так грохотать может только милиция, — прикинул я. — Время «андроповское»… так что лучше открыть.
На пороге стояли Святослав Рихтер и Олег Каган. Олег виновато улыбался, протягивая мне печень из магазина «Березка»: «Извините, что так… без приглашения…»
Пока я закрывал за Олегом дверь и закладывал печень в холодильник, Рихтер распахнул окно и уселся на подоконник. Так, что одна его нога, левая, вместе с ботинком, перевесилась на улицу. Я непроизвольно издал междометие. В ответ Святослав Теофилович приложил палец ко рту: «Ничего страшного! Я давно так не висел. Дайте побыть циркачом на проволоке!» Я стал настаивать, чтобы он «опустился на землю» и пощадил мои нервы. «Ну, еще три минуты!» — взмолился Святослав Теофилович.
Из меня клоун бы вышел? Ну, раз у вас такая реакция… Рыжий клоун… Я бы хотел кататься по земле, быть вечным ребенком… В душе я такой. Помните, как гримируется Эмиль Янингс в «Голубом ангеле», как наклеивает нос? Что-то похожее вышло бы у меня! Совершенно прибитый. Я бы выступал в паре с Тутиком. Наташа бы всех смешила, а из меня бы лились слезы, фиолетовые.
Но все-то уверены, что я — белый клоун. Что очень большой эстет, люблю чувствовать превосходство. Это потому, что много играю Прокофьева. Ведь я же зеркало, а Прокофьев был белым клоуном.
Я его первый раз увидел на Арбате. В ярко-желтых ботинках, весь клетчатый, с красно-оранжевым галстуком. У Ламмов, где собиралось высшее общество, Прокофьев сразу подал себя так… несколько свысока, как будто всех ставил на место: «Я тут стою вас всех!»
Как только началась Шестая соната, Павел Александрович Ламм отодвинулся от рояля подальше. Непроизвольно. А мой папа воспринял эту музыку даже буквально: «Ужасно, как будто бьют все время по физиономии! Опять ттррахх! Опять… Нацелился: ппахх!»
Мой дебют получился клоунским. Пятый концерт Прокофьева, наверное, самое клоунское сочинение. Так все и восприняли. Вот — выход, вот — начинаются фокусы… Но, если вслушаться, все они — и рыжие, и белые — ужасно одиноки. Наревели столько, что получился фонтан из слез. Они в него кинут лепестки белых роз и снова будут реветь…
Помните представление в психиатрической клинике [107]? Это лучшая сцена во вчерашнем фильме. Клоуны летают, ангелы играют на гармошке… а люди в серых халатах уставились в пол. Никакой реакции. Так примерно играл Пятый концерт и я. Взглянул в зал — кислые лица, как будто их это не касается. А потом вдруг ничего — вроде как обрадовались, что уже кончилось. Прокофьев так и сказал: «Они, наверное, ждут от вас ноктюрн Шопена!»
«Клоуны» — хороший фильм. Но у Феллини лучше получаются клоуны-женщины. И Мазина в «Ночах Кабирии», и та мамзель, что играла Градиску [108]. Музыка Нино Роты чудесная… но мне бы в «Клоунах» не хотелось такой музыки. Помните того уникального клоуна, снятого на пленку, совершенно внемую? Всего несколько кадров. Вот это действует.
И финал запомнился. Клоуны устраивают спектакль для себя — не для широкой публики. Еще большая степень свободы, откровенности. Они говорят все, что думают, переодеваются, никто их ни в чем не ограничивает. А главное, что арена — круг Магический круг.Совершенная форма им задана.