По направлению к Свану

Пруст Марсель

— Ах! И очаровательная принцесса здесь! — воскликнул он так громко, чтоб его слышала не только маркиза де Сент-Эверт, к которой он обращался, но и принцесса де Лом, для которой он это говорил. — Вы подумайте: она нарочно приехала из Германта, чтобы послушать листовского «Святого Франциска Асизского», и успела только, подобно милой синичке, клюнуть несколько ягодок шиповника и боярышника и украсить ими свою головку; на ней еще блестят капельки росы и снежинки — воображаю, как там мерзнет герцогиня. Прелестно, дорогая принцесса!

— Как! Принцесса нарочно приехала из Германта? Ну, это уже слишком большая жертва! Я не знала, я смущена! — простодушно воскликнула маркиза де Сент-Эверт, не привыкшая к свановской манере выражаться. — Да, правда, похоже… — рассматривая

прическу гостьи, продолжала она. — Пожалуй, только не на каштаны, нет… Отличная мысль! Но каким образом принцесса узнала мою программу? Музыканты даже мне ничего не сказали.

Сван, привыкший говорить тонкие вещи, непонятные большинству светских людей, женщине, с которой он непременно бывал изысканно любезен, не счел нужным объяснять маркизе де Сент-Эверт, что речь его носит метафорический характер. А принцесса залилась смехом: в ее кружке остроумие Свана ценилось высоко, а кроме того, она полагала, что всякий обращенный к ней комплимент должен отличаться наивысшим изяществом и вызывать неудержимый смех.

— Ну что ж, я очень рада, Шарль, что мои ягодки боярышника вам нравятся. А почему вы здороваетесь с Говожо? Разве вы и ее сосед по именью?

Маркиза де Сент-Эверт, убедившись, что принцессе доставляет удовольствие болтать со Сваном, оставила их вдвоем.

— Но ведь и вы ее соседка, принцесса.

— Я? Выходит, у них всюду именья! Я им завидую!

— Нет, вы соседка не Говожо, а ее родственников; ее девичья фамилия — Легранден, она часто приезжала в Комбре. Вам известно, что вы — графиня Комбрейская и что капитул обязан платить вам оброк?

— Не знаю, что мне должен платить капитул, — я знаю, что мне самой приходится ежегодно выкладывать сто франков в пользу священника, и особого удовольствия это мне не доставляет. Странная, однако, фамилия — Говожо. Она обрывается там, где нужно, но все-таки получается некрасиво! — со смехом добавила она.

— Начинается она не лучше, — заметил Сван.

— А ведь и правда: это же двойное сокращение!..

— Кто-то очень сердитый и чрезвычайно благовоспитанный не решился оставить все первое слово.

— И все-таки не удержался и начал второе; уж лучше бы он оставил целиком первое — и дело с концом. Мы с вами очень мило шутим, дорогой Шарль, но как я горюю, что совсем вас не вижу! — ласковым тоном продолжала принцесса. — Я так люблю беседовать с вами! Ведь какому-нибудь идиоту Фробервилю я бы даже не могла объяснить, почему Говожо — фамилия странная. Жизнь ужасна, согласитесь! Мне не бывает скучно только с вами.

Разумеется, принцесса говорила неправду. Но Сван и принцесса одинаково смотрели на мелочи жизни, и следствием этого, — если не причиной, — являлось большое сходство в их манере выражаться и даже в произношении. Это сходство не поражало только потому, что у них были совсем разные голоса. Но стоило мысленно отделить от слов Свана их звуковой покров, забыть о том, что звук проходит у него сквозь усы, и оказывалось, что из его слов составлялись те же самые фразы и обороты и с теми же интонациями, какие можно было услышать в кружке Германтов. В важных вопросах Сван и принцесса решительно расходились. Но когда Сван загрустил и никак не мог унять дрожь, которую ощущает человек перед тем как расплакаться, ему все время хотелось говорить о своем горе, как убийце хочется говорить о своем преступлении. Услышав признание принцессы, что жизнь ужасна, он был так растроган, словно принцесса заговорила с ним об Одетте.

— Вы правы, жизнь ужасна. Нам надо бы почаще встречаться, дорогой друг. Ваша главная прелесть в том, что вы не жизнерадостны. Мы провели бы с вами чудесный вечер.

— Я в этом не сомневаюсь. Почему бы вам не приехать в Германт? Моя свекровь была бы безумно рада. Говорят, у нас очень некрасивая местность, а мне она, по правде говоря, нравится — я не выношу «живописных уголков».

— Я с вами согласен: местность дивная, — сказал Сван, — она даже чересчур хороша, чересчур ярка для меня в данный момент, — это край для счастливых. Может, это оттого, что я там жил, но все мне там так много говорит! Подует

ветер, заволнуются нивы — мне кажется, что сейчас кто-то появится, что я получу откуда-то весть. И эти домики на берегу реки… Мне было бы там невмоготу!

— Шарль, милый, выручайте: меня заметила эта ужасная Рампильон, загородите меня и напомните, что у нее случилось, я путаю; не то она выдала замуж дочь, не то женила любовника, — я позабыла; а может обоих… одновременно!.. Ах нет, вспомнила: она развелась с принцем… Сделайте вид, что вы о чем-то оживленно со мной говорите, чтобы эта самая Вероника [182] не подошла приглашать меня на обед. Впрочем, я сейчас улизну. Шарль, милый, послушайте: раз уж я с вами встретилась, не позволите ли вы мне увезти вас отсюда к принцессе Пармской? Она будет так рада, и Базен тоже: мы с ним должны у нее встретиться. Ведь я слышу о вас только от Меме… Мы же с вами совсем перестали видеться!

182

Вероника — иудейская царица (род. в 28 г.); римский император Тит, собиравшийся жениться на ней, отказался от своего намерения, не желая вызвать неудовольствие своего народа; ей посвящены трагедии Расина («Вероника», 1670 г.) и Корнеля («Тит и Вероника», 1670 г.).

Сван отказался; он предупредил де Шарлю, что от Сент-Эверт он поедет прямо домой, и еще он боялся, что если поедет к принцессе Пармской, то не получит письма, а его не покидала надежда, что в течение вечера письмо ему вручит лакей, а может быть, его швейцар.

«Бедный Сван! — в тот же вечер сказала мужу де Лом. — Он все так же обаятелен, но вид у него очень грустный. Вот ты увидишь, — он дал слово, что на днях будет у нас обедать. Чтобы такой умный человек, как Сван, страдал из-за подобного сорта женщины, да еще и неинтересной, по словам тех, кто ее знает, идиотки, — как хочешь, по-моему, это сумасшествие», — мудро рассудила она, как рассуждают не влюбленные, полагающие, что умный человек имеет право быть несчастным только из-за женщины, которая стоит того; это все равно что удивляться, как люди допускают себя до заболевания холерой из-за крохотной бациллы-«запятой».

Сван решил ехать домой, но когда он уже собирался ускользнуть, генерал де Фробервиль попросил его познакомить с маркизой де Говожо, и Свану пришлось вернуться в зал.

— А знаете, Сван, я бы предпочел жениться на этой женщине, чем быть зарубленным дикарями, — что вы на это скажете?

Слова «зарубленным дикарями» острой болью отозвались в сердце Свана; ему захотелось продолжить разговор с генералом.

— Сколько прекрасных людей погибло таким образом!.. — воскликнул он. — Ну вот хотя бы… этот мореплаватель, останки которого привез Дюмон д'Юрвиль [183] , — Лаперуз… (И Сван уже был счастлив так, как будто он говорил об Одетте.) — Чудный человек был этот Лаперуз, он меня очень интересует, — печально добавил он.

183

Дюмон д'Юрвиль (1790-1842) — французский мореплаватель; во время кругосветного путешествия обнаружил на острове Ваникоро (Меланезия) остатки снаряжения выдающегося французского мореплавателя Лаперуза (1741-1788), потерпевшего кораблекрушение и убитого ту земцами.

— Да, да, ну как же, Лаперуз, — проговорил генерал. — Это известное имя. В его честь назвали улицу.

— Вы кого-нибудь знаете на улице Лаперуза? — взволнованно спросил Сван.

— Только госпожу де Шанливо, сестру почтеннейшего Шоспьера. Несколько дней назад она устроила нам отличный домашний спектакль. Ее салон со временем станет блестящим, вот увидите!

— Ах, так она живет на улице Лаперуза? Как это мило! Улица Лаперуза — такая красивая, такая печальная улица!

— Да что вы! Верно, вы давно там не были. Сейчас она уже не печальная — весь этот квартал перестраивается.