По небу полуночи ангел летел...
Шрифт:
Ай, в март летел трамвай.
Наследники Чингисхана
В результате американского ракетно-бомбового удара по Багдаду была сожжена Национальная библиотека, где хранились уникальные раритеты всемирного значения, в том числе древнейшие памятники вавилоно-ассирийской цивилизации. Взамен этим ценностям библейских времен американцы пообещали подарить иракскому народу современные книги о свободе.
Директор
Война в Эдеме
«Эдем находится в Междуречье, — говорит юноша Бесплотных. — Там растет дерево мысли. Там живет тот самый змей, что выращивает на дереве запретные плоды раздумий. Теперь они бомбят Эдем. Они сжигают огнем дерево мысли. Им кажется, что они смогут убить змея и посадить там дерево свободы. Однако змей живет не только в раю. Змей обитает, прежде всего, в душе. Но они все равно пытаются бомбить. Представляешь, залетает в душу самолет-невидимка и беспорядочно сбрасывает бомбы на розовые грезы и мечты. Это похоже на бессмыслицу. Они воюют сами с собой».
Над Васильевским островом стоит тишина — прямолинейная, звонкая, с серебряным отзвуком. Весенний дождь равномерно стучит по линиям, по жести. Тишина медленно заполняет темную мансарду, как вода. Ее уровень достигает верхней отметки сердца. Юноша Бесплотных обнимает Ксению — они лежат, обнаженные, укрытые тишиной.
«Мне иногда кажется, — говорит Ксения, — что земля и небо поменялись местами. Мы с тобою валяемся на облаках в мансарде, и балдеем, и никому не должно быть дела, где мы, что мы, куда мы и зачем. Мы уплели свое яблоко, и узнали друг друга. К чему нам это ужасное небо, откуда сыпется всякая гадость?»
«Ты права, ты даже не знаешь, как ты права! — целует Ксению юноша. — Все давно поменялось местами. Философия моря и философия земли так долго воевали друг с другом, что, наконец, погибли, исчезли, растворились. Пришла философия неба, и Бог бежал из Эдема, куда вторглись бомбардировщики Апокалипсиса. Он поселился внизу, среди нас, потому что теперь в раю темно, и взрывы гремят, и вспыхивают полоски пламени, и сбитые ангелы падают наземь».
Ксения зажигает свет, и дождь становится тише, хоронясь за углом темноты. Она идет к плите, ставит чайник серебра, нарезает бутерброды с пошехонским сыром. Бесплотных нежится в облаках: «Вот и случилось то, что должно было случиться. Не понадобились ни маска козлобородая, ни старая сводница, ни прочие ухищрения. Как мало надо для любви — дождик, убогая мансарда, нежность».
Мансарда действительно выглядит убого — старая тахта подперта кирпичом, пустые стеллажи припорошены густой пылью, на столе китайская вазочка украшена засохшим цветком. Единственный предмет, достойный внимания, — старинное зеркало, обрамленное золоченой вязью. Ксения причесывается, изучая собственное отражение:
«Мне иногда кажется, что зеркала имеют память. Они запоминают все, что происходит вокруг. И, чем стариннее зеркало, тем больше разных лиц оно зафиксировало. Когда-нибудь люди изобретут суперкомпьютер. Это будет кайфово — вставляешь туда зеркало и сканируешь зеркальные отражения,
«Я больше тебе скажу, — отзывается юноша. — Были времена, когда люди воевали за то, чтобы не допустить чужого отражения. У Вадима Сергеевича Шефнера есть стихотворение про зеркало, которое висит где-то высоко на уцелевшей стене разбомбленного дома. Знаешь, какую клятву произносит поэт? Он клянется, что враг никогда не отразится в этом блокадном зеркале. Увы, то был героический эпос. Сегодня такое невозможно — философия неба устраняет всякие преграды, всякие границы».
«Значит, в зеркале должен отразиться Бог».
Сонетка
Граница между космосом и хаосом обозначена двустворчатой дверью, над которой висит старинная сонетка — медный колокольчик с рычажком. Рычажок находится за дверью, в области неведомого пространства. Из пространства проступают несколько туманных фигур, о чем-то шепчутся и дергают за длинный рычажок. Сонетка заливается чистым бубенцом, и дверь в космос распахивается.
«Здесь живет Софья Казимировна?»
«Проходите».
Делегация робко следует за сатиновым халатом, обширным и обсаленным, по длинному изгибистому коридору, где громоздятся платяные шкафы наподобие египетских гробниц и белеют сырые простыни, как паруса византийских трирем. На кухне совершается таинство приготовления завтрака — скворчит сковородка с утренней яичницей, духмянится кофейник с густым золотым напитком. Небритый Обмолотов — помятая впросонках майка и брюки с полузастегнутым ремнем — поджидает делегацию, держа в одной руке картонную иконку с ангельским ликом, в другой — вилку с нанизанным огурцом:
«Хелло! Гутен таг! Привет!»
У кособокой раковины делегация останавливается и внимательно разглядывает самоварную дырку, восклицая:
«Софья Казимировна!»
«Супер вумен!»
«Гроссфрау!»
«Софья Казимировна!»
Обмолотов вкратце рассказывает про серые будни петербургского подполья, читает олейниковские стихи о тараканах и казнях, и напоследок демонстрирует процесс утайки запретных предметов, при этом нечаянно засовывает в дырку огурец.
«Сдурел! — визжит сатиновый халат. — Куда ты со своим немытым огурцом лезешь?»
Обмолотов извиняется и направляет в дымоходное отверстие ангельский лик. Делегация хлопает в ладоши, фотографируется на память и благодарит хозяина, оставляя на кухонном столе белый конвертик вожделения.
Дверь в космос захлопывается, и сатиновый халат в мгновение ока оказывается на кухне: «Сколько?»
«Сто, — Обмолотов, опустив глаза, невинно ковыряет яичницу. — Сто рублей за визит, как и договаривались».
«Не ври! — сатиновый халат, пылая праведным гневом, обыскивает брюки и вынимает из заднего кармана заначку. — А это что? Сделал из меня привратницу, да еще и обмануть пытаешься!»
«Тебе до настоящей привратницы еще расти и расти! Вон перья по коридору до сих пор летают!»
История с перьями произошла в день открытия туристического маршрута «Тайный Петербург». Поначалу все шло как по маслу: туманные фигуры то и дело возникали в неведомом пространстве, сонетка то и дело звенела над дверью, ангельский лик то и дело исчезал в темной бездне. К вечеру поток фигур иссяк, и Обмолотов, подсчитав выручку, направился в магазин. «Куру купи! — крикнул вдогонку сатиновый халат. — Синявинскую куру, слышишь!»