По ошибке
Шрифт:
«В отличие от тебя», — прошептал его Некто в самое ухо.
«И всех интересует только один вопрос… Куда же пропала упавшая с небосвода звезда?»
The Big Apple. Выпуск № 324
***
Полет до Порт-Артура занимал чуть больше трех часов. Нацу сжимал в своей руке холодную руку
Он отчетливо слышал мотивы «Hallelujah». С закрытыми глазами и мерно поднимающейся грудной клеткой, Нацу делал вид, что спит, тем временем, про себя, тихо вторя словам.
She tied you
И вот под вами
To a kitchen chair
Табурет,
She broke your throne, and she cut your hair
А трон разбит, короны нет
Порт-Артур встретил их заснеженными дорогами и покалывающим холодом. На Нацу был шарф, скрывающий половину его лица, и шапка, которую ему пришлось надеть, чтобы спрятать яркие, привлекающие внимания волосы. Хоть Порт-Артур не был Нью-Йорком, и на его тихих, покрытых белоснежным снегом улочках встретить настырных журналистов было практически невозможно, подстраховаться стоило всегда. Он не был сейчас в состоянии отвечать на вопросы. Не был готов к вспышкам камер и к словам, которые бы наждачной бумагой прошлись по его свежим ранам.
Он ни к чему сейчас не был готов.
You say I took the name in vain
Вы правы: я святых не знал
Снег под ногами хрустел. Образ ряда могильных плит, выглядывавших из-под земли, въедался под самую корку мозга, заставляя чувствовать себя неуютно. В тиши кладбища эти изваяния представали в глазах Нацу не именами, высеченными на камнях, а живыми, дышащими и когда-то имевшими такие же мечты, как и у любого нормального человека, людьми.
Нацу не любил кладбища.
Нацу не хотел сейчас стоять здесь, перед совсем новой могильной плитой, на белом мраморе которой черными буквами было высечено:
Игнил Е. Драгнил.
1969—2020 гг.
Любящему мужу, брату, отцу.
«И пусть пламя в твоем сердце не погаснет никогда…»
— Мне
Любую боль можно было скрыть за маской широкой улыбки.
Но Нацу казалось, что с каждой новой фальшивой улыбкой, частичка его настоящего умирала внутри него.
А вместе с этим вес ладони на его плече становился больше. Казалось, она способна была вдавить его в землю, но на самом деле, в этом пустом кладбище, касания Люси были невесомыми.
— Нет, — прошептал Нацу, сделав порывистый шаг вперед. Слишком поспешный, чтобы Люси не заметила, но он ничего не мог с собой поделать. Желание как можно быстрее сбежать от ее прикосновений было слишком велико.
На холодном мраморе лежала толстая шапка снега. Нацу наклонился вперед, положив на снег алые бутоны пионов, рядом с уже лежавшими венками из ярко-синих васильков (от мамы), белых тюльпанов (от Фуллбастеров) и других неизвестных ему цветов от людей, чьи фамилии он слышал вскользь.
Глаза зажгли слезы. Холодный мрамор под подушечками пальцев дарил тепло, которое сейчас не могло подарить ничто, и он сжимал его изо всех сил, так и не разогнувшись, невидящим взглядом смотря на острые лепестки васильков. Цветов, которые когда-то отец впервые подарил маме. Нацу судорожно вдохнул. Ему казалось, что как только он выпрямится, он уже не сможет сдерживаться, и все те маски, все его фальшивые улыбки и нарочито беззаботный тон… все это разлетится к чертям. Он не сможет сдержать слез. И он не сможет сдержать ту ноющую боль под самым сердцем. Он вообще больше ничего не сможет.
Ладонь Люси, та самая, которая была для него непосильным грузом, крепко сжала его плечо, и маленький цветок лаванды лег поверх его пионов.
Она молчала, и ее молчание было красноречивей слов.
Нацу выпрямился. На его губах играла улыбка, и в последний раз проведя по холодному мрамору пальцами, он развернулся, подняв голову наверх. Небо было затянуто тонкой серой вуалью облаков. Скоро передавали снег.
— Ты в порядке? — осторожно спросила Люси, убрав руку с его плеча.
— Конечно, — спокойно проговорил он, позволяя фальшивой улыбке растянуться шире. — Сразу стало легче, — ложь. — Мне действительно нужно было приехать сюда, чтобы, наконец, — Нацу бросил короткий взгляд на могильную плиту, впитывая в себя этот образ — белоснежного мрамора, сливающегося с нетронутым снегом и черными, ярким контрастом выделяющимися буквами, — попрощаться.