По остывшим следам [Записки следователя Плетнева]
Шрифт:
Подруга Яна Карловича Густавсона продолжала звонить мне. Я задавал ей единственный вопрос: «Ну как?» — и она каждый раз отвечала: «Не приходил». Однажды она явилась ко мне в прокуратуру, заявила, что жить ей не на что, и попросила отпустить в деревню, к матери. Я обсудил просьбу Галины с Каракозовым и разрешил ей выехать из Ленинграда.
Прямо из моего кабинета она отправилась на автовокзал, не подозревая, что о ее безопасности заботится переодетый в штатское сотрудник милиции — не Каракозов, которого она знала в лицо, а другой. Ведь от Густавсона можно было ожидать
Он подошел к своей подруге сразу, как только увидел ее, и, осмотревшись, сунул ей в руки бумажный пакет. Галина быстро, делая вид, что поправляет чулок, втолкнула пакет в трико. В это время сотрудник милиции попросил их предъявить документы…
Я приехал на автовокзал через полчаса и нашел Галину в комнате дежурного по пикету милиции. Она сама выдала мне деньги — 2000 рублей, аккуратно завернутые в газету.
— Ян успел спросить что-нибудь? — поинтересовался я, оформив изъятие денег.
— Нет.
— Тогда поезжайте. Если понадобитесь — вызовем.
Галина побежала к автобусу, а я открыл дверь комнаты временно задержанных и, увидев белоголового, голубоглазого, элегантно одетого мужчину, спросил у него:
— Густавсон?
— Та, Кустафсон, — ответил мужчина на ломаном русском языке, и на его лице появилась сладкая улыбка.
— Проедем в прокуратуру.
— Пошалуйста.
Густавсон встал, надел шляпу и, застегнув на все пуговицы пальто, вышел вместе со мной из пикета.
В прокуратуре Ян Карлович вел себя подчеркнуто вежливо. Казалось, приятнее, воспитаннее и откровеннее собеседника трудно найти.
— Чем вы занимались в Молдавии?
— Телал маленький бизнес.
— Конкретнее.
— Не буту скрыфать. Несколько лет назат купил там компот, протафал Эстония. Эстония покупал шерсть, протафал Молтафия. Потом был сут, тали три гота. Сител от сфонок то сфонок…
Густавсон сделал попытку увести меня в свое криминальное прошлое: дескать, был грех, но давно искуплен. Я понял этот маневр и заговорил о его заготовительской деятельности в Волосовском районе. Ян Карлович охотно рассказал, как, вырубая там ольху и снабжая молдавские колхозы подпорками для виноградников, приносил пользу обеим сторонам. С меньшим желанием он признал, что деньги получал и там, и тут, а когда ему был задан вопрос о том, применял ли он наемный труд, Густавсон основательно скис.
— А честно, без комбинаций, вы когда-нибудь работали? — спросил я у него, и Ян Карлович вновь повеселел:
— О, было, было! Пробофал… Кулинария, цирк… По-касать?
Не дожидаясь моего согласия, Густавсон вскочил со стула, встал на руки и прошелся по кабинету вверх ногами, потом сделал обратное сальто и громко залаял, подражая овчарке.
— Ну как?
— Любопытно.
В коридоре забегали люди. Кто-то сказал: «Собака лаяла, слышали?» Я продолжал беседу:
— Почему же вы не стали работать ни по одной из этих специальностей? У вас неплохо получается…
— Трут большой, теньки мало. Не бизнес.
— Ну а покрышки — бизнес? — спросил я и положил перед Яном Карловичем пачку изъятых
Густавсон с любопытством посмотрел на них. Деться было некуда. На его лице опять появилась сладкая улыбка. Да, он покупал покрышки у неизвестных лиц для колхозов, но барыша не имел. Действительно, при отправке по железной дороге оценивал их вдвое дороже, чем они стоили, но ведь оценка — дело отправителя, и, кроме того, он считал: оценишь дороже — сохраннее будут.
Меня его ответ не удовлетворил:
— В Молдавии следователи изымают ваши отчетные документы. Что вы будете говорить, если окажется, что и в них указанные вами суммы вдвое выше фактически затраченных?
Ян Карлович пожал плечами. И тут я не выдержал:
— У вас был сговор с ворами! Они воровали для вас, а вы сбывали. Вы знаете Сашу, Боба, Костю?
Сохраняя спокойствие, Густавсон достал носовой платок, не торопясь высморкался, вытер им уголки рта и, виновато взглянув на меня, сказал:
— Фыхотит — плохо телал бизнес. Опять сут, опять срок, опять от сфонок то сфонок.
Он попросил только об одном: дать ему возможность убедиться, что воры назвали его фамилию. После того как я выполнил эту просьбу, Густавсон не колеблясь, даже с каким-то облегчением, рассказал о сделках с ними. Перед концом допроса он вспомнил о Галине и, узнав, что она уехала в деревню, вздохнул:
— Плохо. Нушно сухарь, лук, махорка.
— Если приедет — передам, — пообещал я.
— Спасибо, краштанин слетофатель. Трутно, кокта челофек отин.
Две недели пролетели незаметно. Арест Гущина и Гудкова, задержание Густавсона… К этим событиям добавилось получение заключения дактилоскопической экспертизы о том, что три отпечатка пальцев, обнаруженные на кабинах разутых машин, принадлежат Гущину, а два — Гудкову.
Теперь я ждал возвращения из командировок своих друзей: что они привезут? Обрадуют или расстроят?
Первым вернулся Воронец. Войдя в кабинет, он объявил:
— Правильно сделали, что сами поехали. Ты знаешь, Дима, кровля-то на домах у этих скупщиков действительно из корыт сделана! У некоторых еще не покрашена. Так и сияет! (Похоже было, что этот вопрос интересовал его больше всего.) А дома-то какие! Новые, кирпичные, двухэтажные, с гаражами. Во дворах кирпичные сараи, усадьбы каменными заборами отгорожены, ворота железные. У всех машины есть и мотоциклы, да и наличных деньжат немало…
— Ты насчет покрышек расскажи и насчет бухгалтерии, — прервал я его.
— Покрышки на месте. Снимать не стал, иначе часть колхозных машин на колодки надо ставить, а уборочная еще не кончена. Оставил на хранение. Что касается бухгалтерии, то она у скупщиков двойная была. И у Матюшенко, и у Пилипчука, и у всех остальных. Одна — для колхоза. Это акты о том, что у неизвестных граждан куплены баллоны и уплачено столькО-то. Другая — для себя: записные книжки. Не знали, что приедем, сохранили. В них есть Гущин, Гудков и Леднев, записи о том, сколько покрышек и когда куплено, сколько фактически уплачено денег. С колхозов брали в два раза больше, да еще трудоднями получали.