По поводу прошлой ночи
Шрифт:
— Что ты здесь делаешь в такой час?
— Заработалась допоздна. — Я сделала шаг назад, а затем остановилась. Я бы точно попала в ад, если бы не задала следующий вопрос. — Что случилось, миссис Дитрих?
— Ничего. Я попросила тебя уйти. — Так она и сделала. Я знала, когда усилия были тщетными. Повернулась и направилась к выходу, и вот тогда она тихо спросила: — Ты когда-нибудь сомневалась в себе, Миа?
Я развернулась к ней лицом и моргнула, наклонив голову в задумчивости.
— Конечно. Все это делают.
Она невесело засмеялась.
— Не я. — Она промокнула
Я сделала шаг навстречу к ней, мягко проговорив:
— Прошу прощения, Эддисон, но вы и она — один человек.
Ее лицо исказилось. Я беспомощно смотрела, как две большие слезинки скатились по ее щекам.
— Я уже больше не знаю, кто я. Мне не нравится человек, которым я стала. — Ее дыхание дрогнуло. — Я не эта... эта... эта сука.
Ладненько, а вот это уже становилось интересным. Я уже не чувствовала будто мне нужно было приглашение. Села напротив нее, передав ей коробку с салфетками.
Она продолжила, и я ей позволила, потому что всем нужно было хоть когда-нибудь излить свою душу.
— Я отправила единственного мужчину, которого когда-либо любила, в руки другой женщины, будучи таким человеком. — Она скривилась. — Я ненавижу эту женщину.
Мой ответ был на удивление простым.
— Тогда прекратите подкармливать ее. — Я попробовала пошутить, чтобы посмотреть, как она отреагирует. Пожала плечами и широко открыла глаза. — Вы не единственная, кто ненавидит ее, знаете ли.
Она удивила меня тем, что рассмеялась сквозь слезы.
— Ох, я знаю. — Но она быстро пришла в себя. — Я не знаю, как перестать быть ею. Я была ею так долго, что не могу вспомнить, какой была до нее.
Я встала и нежно проговорила.
— Николас влюбился в эту женщину. Она где-то там. — Я ободряюще улыбнулась. — Вы ее найдете.
Когда я выходила за дверь, она тихо сказала.
— Спасибо, Миа.
Я покинула офис, говоря достаточно громко для того, чтобы услышала только я:
— Не за что, Эддисон.
32 глава
Куинн
Я проделал хорошую работу, так я думал. Дотерпел почти до семи вечера, не позвонив ей.
Теперь, когда я знал ее, казалось, мои дни проходили медленнее, а мое тело, которое теперь знало ощущение ее тела напротив моего, жаждало ее, как никого другого. Я скучал по звуку ее голоса. Скучал по ее смеху. Черт, я просто скучал по ней, когда ее не было рядом.
Моя мать не была хорошей женщиной, но если и был один совет, который она мне дала, и который застрял в моей голове, так это: «Однажды ты встретишь кого-то, кто пленит твою душу. Когда ты встретишь этого человека, ты поймешь. И если этот человек когда-либо попытается тебя оставить, борись за него, потому что когда он уйдет, жизнь станет пресной».
Это заставило меня подумать о том, что, возможно, она уже потеряла такого человека. Возможно, этим человеком был мой отец. Возможно, она именно из-за этого ко мне так относилась. Она всегда говорила, что я выгляжу в точности как он. Я много лет не разговаривал со своей матерью.
Каждый раз, когда ел французские тосты, я вспоминал ее. У нас никогда не было много денег, а мама работала в закусочной официанткой. Она знала, что я любил французские тосты и в дни, когда работала допоздна, пока я был дома с телевизором в качестве няни, она могла разбудить меня посреди ночи просто для того, чтобы увидеть улыбку, которая появлялась от моего удивления тому, что она мне принесла.
Ее желудок бурчал, в то время как она наблюдала за тем, как я ем, но неважно, сколько бы раз я ни говорил ей поесть со мной, она не брала ни кусочка. Она говорила мне, что не в ее правилах делить еду.
Что-то произошло, когда мне исполнилось четырнадцать. Черты моего лица начали становиться более зрелыми. Лицо стало резким и потеряло свою невинность, и потом в одно мгновение я вытянулся на фут, став выше и крепче.
Любовь матери ко мне ослабла. Она начала смотреть на меня по-другому. Ее объятия стали реже, а потом и вовсе исчезли, оставив меня жаждущим ласки и пытающимся получить ее, где только мог. А именно в объятиях женщин, старше меня, которые использовали меня, как и я их.
Любовь, которая была у меня к матери, переросла в ненависть. Как она посмела относиться к своему сыну так? Она была слабым подобием женщины, которая сильно пила, поднимая руку на единственного человека, который любил ее больше всего на свете.
Я предупреждал ее. Как только она протрезвела, я сказал ей, что если она меня еще раз ударит, я ударю ее в ответ. Мое предупреждение прошло мимо ушей.
На следующую ночь мама напилась. Она была ужасно пьяна, подпитываемая горечью и ненавистью. Я направился, чтобы отобрать у нее бутылку. Ее рука со всей силы опустилась на мою щеку. Моя злость вышла из-под контроля. Я схватил ее за запястье и толкнул так сильно, насколько мог. В неверии, я ошеломленно наблюдал за тем, как моя мать отшатнулась назад, с глухим стуком упав на пол. Тяжело дыша через нос, я занес руку назад и бросил бутылку ликера в стену рядом с собой. Стекло разбилось вдребезги, а я игнорировал острую боль в своей руке, с костяшек моих пальцев сочилась кровь.
Той ночью я ушел. Я ушел и больше никогда не возвращался. Мне было пятнадцать лет. Лишь с рюкзаком, полным одежды, я скитался по улицам. Я был никому не нужным, озлобленным подростком, боролся за свою жизнь до шестнадцатого дня рождения. Я провел много ночей на скамейках в парке, питаясь из мусорных баков и воруя одежду с задних дворов людей.
И одной роковой ночью, после уличной драки, меня арестовали. Кто бы мог подумать, что это могла обернуться чем-то хорошим?
Офицер, который меня арестовал, потратил часы, пытаясь вытащить из меня хоть что-то — мое имя, сколько мне было лет, откуда я был родом. Я ничего ему не сказал, не сразу, но затем он рассказал мне о себе, о своих сыновьях, о своей работе, о том, как он был приемным отцом для одного молодого парня. А после этого он накормил меня.