По прозвищу «Сокол». Том 3
Шрифт:
Молчал. Не знал, но догадывался. У неё задрожали губы. Истерика, притаившаяся внутри до этого момента, наконец получила право выхода.
И отыграет на все сто, никаких сомнений.
Я возвышался над ней, словно гора. Быть отцом непросто. А отцом, что вляпался в скверную историю и только сейчас осознаёт все возможные последствия – ещё хуже.
Ладони сложились в кулачки, она дрожала от страха, бессильной злобы, раздражения. А я не знал, как вести себя.
Накинулась, заколотила по груди, замахнулась для пощёчины. Выработанные с годами рефлексы перехватили ладонь, собираясь завершить
Слёзы хлынули из Оксанки потоком, а я… я обнял её за плечи.
Глава 3
Она уснула у меня на руках. Когда-то в детстве, глядя крутые боевики, мечтал, что точно также однажды будет со мной. Покрытый кровью врагов герой тащит на руках испуганную, уставшую, заплаканную женщину куда-то в закат. Потому что в закате обитает «долго-и-счастливо». А ещё в нём нет объяснений, как жить дальше.
Принёс её в комнату, уложил на кровать. Тусклый свет настольной лампы, наспех брошенное недоделанное задание из университета. Погрызенный кусочек сине-красного ластика, словно память о прошлом на столе.
Кто бы мог подумать, что буду так переживать за собственную дочь?
На миг показалось, что несу в руках изломанную куклу. Трещина тут, надлом там. Хрупкий пластик устоявшегося характера дал слабину, покрылся хрустящей паутиной осколков. Качнул головой, прогоняя злое наваждение. Это всё духота закрытых окон и жарящего как не в себя отопления. Кто бы ни жаловался на ЖКХ и котельную, а этой зимой они работают на славу.
Мяукнул комочек тьмы под ногами. Тучка ластилась к ногам, Тучка хотела пометить меня своим запахом. Глупая маленькая кошка, чуть на неё не наступил.
Оксанку уложил на кресло. Бедняжка принялась стелить постель, но от волнения бросила на половине. Наспех расправил простыню. За так заправленную койку сержант вставил бы мне три наряда вне очереди и чего-нибудь от себя. Может, оплеуху, а может, и затрещину…
Плевать! Так, подушки. Одеяло как назло связалось в ком, не желая расправляться. Быстро подчинил мятежное ловким хлопком, взявшись за самые края. Задел краем люстру, та возмущённо зашаталась над головой. Хотелось шикнуть на неё, потребовать тишины для спящей дочери. Оксанка лишь засопела во сне, зябко кутаясь в свитер. Раздевать и наряжать в ночнушку не стал, положил, как была, и накрыл одеялом. В последний момент будто в фильмах ужасов она резко распахнула глаза и обхватила меня за руку.
– Пап, не уходи! Пожалуйста.
Представил, что прямо сейчас встану и выйду из комнаты, оставив её в душной горячей мгле один на один с мраком нагнетающих мыслей. И понял, что она не уснёт.
– Не уйду. Я здесь побуду. На кресле. Не испугаешься?
Словно маленькая покачала головой и закрыла глаза. Лунный свет сквозь полную снега тучу пробился в чуть приоткрытое мной окно, ударил по глазам, заставил зажмуриться. Сев на кресло, ощутил нечто мешающее в кармане. Вытащил чёрный силуэт пистолета.
«Сотруднику корпорации не пристало дома…» – в унисон зазвучали голоса кураторов.
– Нет, – ответил им. – Не сотруднику корпорации. Ушедшему на покой бывшему наёмнику, а теперь отцу.
Помню такую же сцену четыре года назад. Сашка ещё не был в органах.
Дверь стала преградой, вынес её ударом плеча. До сих пор временами тот ушиб давал о себе знать. Плевать! Ночной мрак грязной, забитой мусором квартиры. Нестиранная одежда, хрустнувший под ногой таракан. Здесь пахло отчаянием. Страх говорил, что идти дальше не стоит, но быть штурмовиком – переступать через истерики собственного ужаса. Пистолет, взгляд в пустоту ночного окна, шелест занавески по старому ковру. Вязкое тяжкое дыхание. Я придержал его руку, а он словно проснулся ото сна.
Забрал у него пистолет, зная, что напрасно. Бывший наёмник найдёт способ купить ещё один ствол. Не знал, кому хотел больше набить морду, ему или самому себе? Остановился на том, чтобы вылить всю брагу, что у него была. Раковина щедро приняла алое пьянящее подношение.
Он выжил. Теперь вон меня кошмарит, ведёт расследование, играет в благородство старой дружбы. А я сейчас смотрел на его пистолет, поймав себя на глупой мысли, что за движением пальца на спусковом крюке прячется ответ на тысячу вопросов. А ещё куда-то сгинувшее, убежавшее спокойствие…
Проснулся словно от пощёчины. Смотрел за Оксанкой и не заметил, как задремал сам. Размяк от мирной жизни. Там, откуда я вернулся, такая ошибка стоила многим хорошим ребятам жизни. Оксанки уже не было, только прикорнувшая на коленях Тучка. Захотелось позвать дочь, но не стал. Всё тело ломило от вчерашних упражнений. Старость дряхлой старухой кряхтела на ухо, что боевые заслуги боевыми заслугами, но время берёт своё даже от таких крепких орешков, как я.
Выдохнул, стащил кошку на подушку, та лишь хитро приоткрыла глаза. Принюхалась. Завтраком ещё и не пахло, а значит, можно было съёжиться в комок на бархате подстилки. В голову как-то внезапно вклинилось осознание, что дожил до вторых выходных на свежей «спокойной» работе. Словно успел срочную в горячей точке пройти за это время.
Нос Тучку обманул, завтраком пахло и ещё как. Свирепой змеёй со стороны кухни шипела раскалённая сковорода, маня к себе запахом(ароматом) из детства. Пытался вспомнить, что же это такое, и не смог, пришлось проверять.
Блинчики. Тонкая струйка капала на чёрную плоть нагретого чугуна, превращаясь в забытое лакомство. Зачем-то глянул на календарь, словно засомневался в снежном покрывале за окном, решил, что масленица.
Оксанка была одета в домашний халат, орудовала прихватом, словно надеялась утопить в работе собственные заботы. Как бы ей самой не дойти до кресла и пистолета в руках.
Сел за стол, заставил её обернуться. Меня выдала скрипнувшая половица. Надо бы заняться ремонтом, да что-то всё как-то руки не доходили…