По путевке комсомольской
Шрифт:
Чуть подавшись вперед, офицер громко рявкнул:
– Жиды и большевики есть?… Если есть - выходи! Хватит, отдохнули!
Не получив ответа, он злобно закричал:
– Оглохли, что ли, су-ки-ны дети! Я спрашиваю, жиды и большевики есть?… А не то сейчас проверю сам! Тогда каждого второго здесь же - на месте!… Слышите?!
Дело принимало худой оборот. Не понравишься чем-нибудь этому головорезу - и поминай как звали.
В нашей палате партийных было только двое: я и еще, помнится, инструктор политотдела 9-й армии. Он был чуть старше меня, а звали его все ласкательно Сашук. Евреев, судя по внешним признакам, среди нас не было. А о том, что я комиссар полка, в палате знали
Разрядка наступила неожиданно. Чей-то хриплый голос пробурчал:
– Таких здесь нет. Откуда им? Большевиков вчера выписали, а евреи… На фронте-то их и не бывало! Так что стращать ни к чему…
Офицер, сразу изменив тон, не без иронической усмешки процедил:
– То-то! Так бы и говорили, Сейчас не до вас, [110] большевистские собаки. Но я еще вернусь и проверю каждого. Если соврали - готовься каждый второй… - С этими словами он повернулся к двери и, сопровождаемый молчаливым казаком, вышел из палаты.
После отъезда белогвардейцев раненые, забыв о всех болезнях, метались по всему зданию госпиталя, словно искали выхода из западни.
Все сегодняшние самые неприятные городские новости вскоре рассказал нам госпитальный фельдшер Петрович. По его словам, Тамбов без единого выстрела сдал мамонтовцам перешедший на их сторону со всем штабом командующий гарнизоном. Наше госпитальное начальство вместе с главным врачом сделало то же самое.
По свидетельству Петровича, в городе творилось что-то ужасающее: начались пожары, казаки взламывают и грабят магазины, склады, им помогают уголовники, повсюду стрельба, поддерживаемая взрывами пороховых и артиллерийских складов. Особенно бесчинствовали мамонтовские белобандиты среди еврейского населения, не останавливаясь перед полным уничтожением еврейских семей, включая малолетних и грудных детей. В этих гнуснейших целях использовались специальные части, укомплектованные не то калмыками, не то ингушами. Рыская по городу, те разыскивали места жительства евреев, врывались в их дома и без разбору убивали каждого. Они же свирепствовали и на улицах города, хватая любого заподозренного в принадлежности к еврейской национальности, и здесь же без всякого снисхождения вешали на столбах городского освещения.
В этой тяжелой обстановке я, как член партии и военный комиссар, в любую минуту ожидал рокового исхода и, конечно, не сидел сложа руки. Мой браунинг без кобуры удобно разместился в кармане летних шаровар, незаметных под большого размера больничным халатом. Затем я надежно спрятал самые ценные для меня документы - временное удостоверение о партийности (партбилет я еще не успел получить) и комиссарский мандат. Следом за этим уничтожил истории болезней всех лежавших в нашей палате, без присмотра хранившиеся в одной общей папке в палатной медицинской тумбочке. Это необходимо было сделать потому, что каждая из историй начиналась анкетными данными: фамилия, должность, национальность, партийность…
Большинство выздоравливающих больных и раненых настояло на взломе госпитального оружейного склада. [111]
Вскоре все хранимое там оружие мы раздали «на временное пользование» наиболее здоровым и активным бойцам. Я же решил вместе со всеми оставаться в госпитале и выжидать, как сложится обстановка. Паника в тяжелые минуты не помощник, а лютый враг. В случае же внезапного налета белогвардейцев на госпиталь с целью расправы над красноармейцами необходимо было бежать, перейдя в городе на подпольное положение, или же пробираться к югу навстречу своим. Я твердо верил, что уже в соседних с городом деревнях найду свою родную Советскую власть и буду чувствовать себя в относительной безопасности.
Намеченный мной маршрут бегства из госпиталя пролегал через внутреннюю кладбищенскую
По примеру других, уже побывавших на улицах Тамбова, я и мой сосед по палате Сашук после полудня решили сделать вылазку в город.
Трудно описать словами всю трагедию, которую переживали в эти часы Тамбов и его жители. Даже такое выражение, как «ад кромешный», едва ли может хотя бы приблизительно передать действительное положение вещей в этом городе, отданном на разграбление и поругание озверевшим белоказакам.
Удрученные увиденным, уставшие от ходьбы, осознающие свою беспомощность в чем-либо помочь тамбовчанам, отомстить белогвардейским гадам, мы с Сашуком медленно возвращались назад. Но до госпиталя не дошли: навстречу, как связная, была выслана наша миловидная медсестра Лидуся, которая, как оказалось, поджидала нас целых четыре часа. Осторожным жестом руки Лида показала, чтобы мы повернули обратно, и вскоре, догнав нас, с волнением сообщила, что мое появление в госпитале весьма опасно.
Медсестра рассказала, что часа через полтора-два после нашего ухода в госпиталь нагрянула группа белогвардейцев. Поставив у входов и выходов часовых, они переговорили с администрацией и начали обходить палаты, прямо называя фамилии разыскиваемых ими раненых. В нашей палате назвали именно мою фамилию. [112]
Обычно добрая и обходительная, Лидуся на этот раз показалась очень нервной и даже грубоватой. Заметно дрожащими руками она тянула меня от опасного места, заставляя ускорить ходьбу. После довольно долгого кружного пути по разным притихшим улочкам и переулкам Лида наконец привела меня к своему дому, расположенному почти на окраине города, недалеко от выхода большака на Рассказово. Это был одноэтажный, с двумя отдельными входами провинциальный домишко, стоящий в яблоневом саду.
В этот памятный вечер, как, впрочем, и в дневное время последующих дней, мне было строго-настрого приказано своего места не покидать, соблюдать все правила конспирации и вообще не проявлять никакого любопытства ко всему окружающему.
Так я оказался в подполье - в территориальном плену у мамонтовцев, а фактически «пленником» медицинской сестры тифозного отделения Тамбовского военного госпиталя.
Возвращаясь домой, Лидуся многое рассказывала мне о положении дел и в госпитале, и в самом городе. Тамбов продолжал переживать трагическое состояние. Растерянные жители никак не могли прийти в себя от погромов и жестокостей белобандитов, беспомощно суетились на улицах, с тревогой рассматривая результаты злодеяний. Перед глазами тамбовцев стояли дочиста опустошенные, замусоренные магазины, лавки, склады, аптеки, у которых были выломаны двери и ставни, выбиты окна. В городе продолжались пожары, свирепая охота за большевиками, работниками совдепов, евреями.
Среди других новостей, доставленных Лидусей и ее матерью, были обнадеживающие: мамонтовцы, настигаемые подвижными частями Красной Армии, в ближайшие часы должны были покинуть город. Передовые наши отряды, кажется, уже вступили в город Козлов.
Действительно, рано утром 20 августа тамбовчане проснулись уже в оставленном белоказаками городе. Я вернулся в госпиталь вместе с Лидусей. Наши потери оказались небольшие: один командир батальона и два политработника. Что с ними случилось, благополучно ли они бежали из города, вернулись ли в свои части или были схвачены белогвардейцами и расстреляны - оставалось неизвестным.