По пути в Германию
Шрифт:
Может быть, Куль и Гинандт не бросили бы меня на съедение акулам, однако ждать от них хорошего было нельзя. Я отклонил это вежливое приглашение, сославшись на то, что в моем положении немыслимо появиться на глазах у американцев в обществе чиновника нацистского посольства, так как после этого меня обязательно сочтут немецким шпионом. В конце концов Куль отказался от намерения уговорить меня и на прощанье сказал только:
— Боюсь, что в один прекрасный день вы горько раскаетесь в своем упрямстве, так как окончательная победа останется все-таки за Германией.
Я был рад-радехонек, что вернулся к Энгелям
Пикантнее было другое приключение, в которое я попал благодаря моему венскому актёру. Однажды, встретив меня на Пятой авеню, он спросил:
— Хотите сегодня вечером повидать господина Гитлера?
Сперва я принял это за шутку. Однако выяснилось, что актер действительно условился о встрече с Гитлером в ресторанчике на Бродвее — правда, не с Адольфом, а с его племянником Патриком Гитлером, недавно переехавшим со своей матерью Бригитой в Америку из Англии.
Мужем Бригиты и отцом Патрика был Алоиз Гитлер, старший брат нацистского главаря. Алоиз еще в молодости переехал из Австрии в Англию и женился там на ирландской крестьянской девушке Бриджит Доулинг. [308]
До 1933 года, когда его брат Адольф стал «фюрером» Германии, Алоиз скромно жил с женой и ребенком, работая простым официантом в Манчестере. Теперь и он почувствовал, что создан для более высокого назначения. Недолго думая, он покинул жену и сына и отправился в Берлин. Но Адольф не был Наполеоном, который дарил братьям королевства. Алоиз купил ресторанчик на Виттенбергплац, который придворный архитектор Адольфа Шпеер перестроил в ресторан современного стиля. Так как мне доставляло удовольствие бросить пальто на руки брата «великого Адольфа», я однажды вместе со своим братом посетил этот ресторан. Венский шницель был неплох, а Алоиз изо всех сил старался угодить гостям. Совсем в австрийском духе он для каждого находил вежливые слова от «имею честь» до «желаю приятно откушать». Он тоже носил небольшие усики, и его сходство с братом из имперской канцелярии было разительным.
Его жена Бригита Гитлер, брошенная в Англии, несколько раз приходила ко мне в посольство в Лондоне, причем всегда по одному и тому же поводу. Пенсия в размере 30 фунтов — примерно 325 марок — в месяц, которую она должна была получать от Адольфа или Алоиза, всякий раз не поступала вовремя, так что она была вынуждена обращаться за помощью в посольство.
Впервые г-жа Гитлер появилась у меня в 1935 году. Сначала я немного напугался, когда мне доложили о даме с таким именем, но с первого же взгляда понял, что имею дело с весьма разумной особой, обеими ногами стоящей на земле. Она ничего не скрывала от меня и открыто говорила о несчастных семейных обстоятельствах.
Не только Алоиз, но и сын Патрик сбежали от нее в Германию. Ему, говорила она, вскружил голову партей-геноссе Бене, который заманил семнадцатилетнего парня в Лондон, одел его с
Еще в то время я спросил г-жу Гитлер, почему она сама не поедет в Германию, где, несомненно, сможет лучше устроиться, чем здесь, в Англии.
— Господь сохрани и помилуй, — отвечала богобоязненная ирландская крестьянка. — Слава богу, что между мной и Адольфом лежит море. Даже эти тридцать фунтов в месяц я беру только потому, что иначе мне не на что жить. Вы сами знаете, что невестка Адольфа Гитлера не может здесь устроиться даже поломойкой.
— Все это я прекрасно понимаю, госпожа Гитлер, но почему вы по крайней мере не потребуете большей суммы, чем скромные тридцать фунтов?
— Сударь, мне много не нужно. На жизнь хватает. Если я потребую больше, то Адольф, чего доброго, не станет совсем ничего посылать. Мне живется все же лучше, чем его собственной сестре, моей невестке Пауле Раубаль, которая много лет вела его хозяйство, а теперь сидит в Вене без гроша. Она бросила Адольфа, потому что он так мучил ее семнадцатилетнюю дочку Гели, что та покончила жизнь самоубийством у него в доме. Я еще рада, что с моим Патриком пока ничего не стряслось.
Года через три Патрик тайком уехал из Германии и возвратился к матери. Теперь они переехали в Нью-Йорк, и Патрик жил тем, что разъезжал по Соединенным Штатам и выступал с лекциями, в которых рассказывал про пикантные интимные детали из жизни своего дядюшки. Мой приятель актер познакомился с ним во время одного из таких докладов.
Конечно, было занятно увидеть сына Алоиза и племянника Адольфа. В назначенный час я пришел в ресторанчик на Бродвее. В заведении, как, впрочем, и во всех подобных местах Нью-Йорка, стульев не было и посетители должны были стоять, держа в руках пивные кружки.
Патрик был поразительно похож на Адольфа. Молодой человек, которому теперь исполнилось двадцать три года, был несколько выше и стройнее. Кроме того, черты его лица не искажались гримасами, столь характерными для его дяди. В остальном он был вылитый Гитлер. Прядь волос тоже свисала ему на лоб, и по непонятной причине он тоже отрастил себе черные усики, как и его дядя. Казалось даже странным, почему другие посетители ресторана не обращают на него внимания. [310]
Так как Патрик плохо говорил по-немецки, мы большей частью говорили по-английски. Он сказал, что он и его мать снова приняли ирландское имя Доулинг и официально их больше не зовут Гитлерами. Я просил передать привет его матери Бригите и вскоре распрощался, так как Патрик не казался мне интересным человеком. Когда мы пили последнюю кружку пива, актер предложил тост: — За то, чтобы Гитлер подох! — Патрик выпил с удовольствием. Так мы — прусский юнкер, актер еврей из Вены и некий г-н Гитлер, плоть от плоти и кровь от крови «фюрера» — пили в нью-йоркском ресторанчике, поминая проклятого палача из Берлина.