По рельсам, поперек континентов. Все четыре стороны. Книга 1
Шрифт:
Потом круг куда-то делся. Я услышал, как Даффил слезает по лестнице, кряхтя на каждой ступеньке. Циферблат скользнул вбок, к раковине, зажегся свет. Отвернувшись к стене, я услышал звяканье: Даффил доставал из шкафчика под раковиной ночной горшок; тогда я принялся ждать, и наконец, спустя целую вечность, раздалось журчание. По мере наполнения сосуда тональность журчания менялась. Резкий всплеск, прозвучавший как печальный вздох; свет погас; лестница заскрипела. Даффил в последний раз простонал, и я заснул.
Проснувшись утром, я
В Вевэ я воскресил себя, приняв раствор антацида, а в Монтрё достаточно ожил, чтобы побриться. Даффил подоспел как раз в срок, чтобы выразить восхищение моей электробритвой, работавшей от аккумулятора. Он сказал, что бреется опасной бритвой и в поездах всегда режет себя до крови. Указав на порез на шее, он представился и сказал, что проведет в Турции два месяца. Чему он их посвятит, однако, не уточнил. На ярком солнце он выглядел гораздо старше, чем на сером фоне вокзала Виктория. Я предположил, что ему не меньше семидесяти. Моложавым его никак нельзя было назвать. Я никак не мог взять в толк, чем можно заниматься в Турции целых два месяца. Или Даффил сбежал из Англии с концами, попавшись, например, на растрате?
Глядя на Альпы, он сказал:
— Говорят, если бы эти горы проектировались швейцарцами, они были бы, э-э-э, намного более плоскими.
Даффил взялся доедать остатки колбасы. Предложил немного и мне, но я сказал, что подожду до Италии — куплю чего-нибудь на остановке. Даффил взял ломтик колбасы и поднес ко рту, но, едва он откусил кусочек, мы въехали в туннель и стало совершенно темно.
— Попробуйте включить свет, — сказал он. — Не могу есть в темноте — вкуса не чувствую.
Я нащупал выключатель, пощелкал, но безуспешно.
— Наверно, электричество экономят, — сказал Даффил.
Во мраке его голос прозвучал совсем близко. Я передвинулся к окну и попытался рассмотреть стены туннеля, но не увидел ничего, кроме сплошной черноты. Перестук колес в темноте казался громче, да и поезд набирал скорость; движение и тьма вызвали у меня острую клаустрофобию. Резко обострилось обоняние: в нос ударили запахи купе, копченой колбасы, трикотажного белья Даффила, заплесневелого хлеба. Минута шла за минутой, а туннель не кончался; уж не падаем ли мы в колодец, в огромную промоину посреди Альп, которая приведет нас в подземную часть Швейцарии, где размещен ее потайной заводной механизм: ледяные колесики и храповики, обледенелые кукушки.
Даффил сказал:
— Должно быть, Симплон.
— Что ж они свет не включают… — пробурчал я.
И услышал, как Даффил заворачивает недоеденную колбасу в бумагу и заталкивает сверток в угол.
— Что вы планируете
— Я? — переспросил Даффил, точно купе было битком набито стариками, едущими в Турцию, и каждый ожидал очереди объявить цель своего визита. Помолчав, он проговорил: — Немного побуду в Стамбуле. Потом по стране поезжу.
— По делам или для развлечения? — я умирал от любопытства; в этой тьме, уподоблявшей куне исповедальне, мне было не так совестно донимать его вопросами — он же не видит, как я взволнован. Впрочем, я-то ощущал в его интонациях нервозную уклончивость.
— Всего понемножку, — сказал он.
Толку от этой информации было немного. Я ждал продолжения, но он умолк. Тогда я сам спросил:
— А чем вы, собственно, занимаетесь, мистер Даффил?
— Я? — снова переспросил он, но прежде чем я успел ему ответить с сарказмом, на который он напрашивался, поезд выехал из туннеля, в купе хлынул солнечный свет, и Даффил проговорил:
— Наверно, уже Италия.
И надел свою твидовую кепку. Видя, что я ее рассматриваю, он сообщил:
— Я ее много лет ношу. Одиннадцать лет. Когда надо, просто отдаю в химчистку. Купил в Барроу-на-Хамбере.
Тут он достал свой сверток с колбасой и вернулся к трапезе, прерванной из-за Симплонского туннеля.
В девять тридцать пять мы остановились на итальянской станции Домодоссола. Мужчина с тяжело нагруженной тележкой торговал едой и разливал кофе из кувшина. В ассортименте были фрукты, хлеб, булочки, колбаса нескольких сортов и наборы для ленча, содержавшие, по его словам, tante belle cose [9] . Вино тоже имелось. Один англичанин (он нам представился как Молсуорт), купил бутылку «Бардолино» и («так, на всякий случай») три «Кьянти». Я купил по одной «Орвьето» и «Кьянти», а Даффил взялся было за бутылку кларета.
9
tante belle cose (итал.) — «столько прекрасных вещей».
— Пойду отнесу в купе, — сказал Молсуорт. — Возьмите мне набор для ленча, хорошо?
Я купил два набора для ленча и несколько яблок.
Даффил сказал:
— Английские деньги. У меня деньги только английские.
Итальянец выхватил из его руки фунтовую купюру и дал сдачу лирами.
Тут опять подошел Молсуорт и сказал:
— Яблоки обязательно надо мыть. Здесь холера.
Снова окинув взглядом тележку, он заметил: — Возьму-ка лучше два набора для ленча. Мало ли что.
Меж тем как Молсуорт покупал еще еды и вторую бутылку «Бардолино», Даффил заявил:
— Я ехал этим поездом в двадцать девятом году.
— Тогда на нем стоило ездить, — откликнулся Молсуорт. — Да, в прежние времена это был всем поездам поезд.
— Сколько мы здесь будем стоять? — спросил я.
Никто не знал. Молсуорт крикнул станционному жандарму:
— Послушайте, Джордж, мы скоро поедем?
Тот пожал плечами, и в эту самую секунду поезд, дернувшись, пополз назад.