По скользкой дороге перемен. От стабильности Брежнева до наследства Ельцина
Шрифт:
Родился я и жил в центре старой Москвы. Меня, молодого писателя, воспитывали люди, которые вышли из лагерей после смерти Сталина, в том числе Копелев, Шаламов и Солженицын. Поэтому с самого начала писательской деятельности лучшие свои работы я прятал безо всякой надежды их опубликовать, а издавались детские книги, которые я писал шутки ради. С началом событий в Чехословакии в 1968 году мы решили, что следом за Пражской весной должна последовать Московская весна, но советские власти подавили Прагу и начали завинчивать гайки у себя дома. Об этом страшном времени тогда (1969 – 1976) я написал роман-хронику «Ангелы на кончике иглы», часть которого во время обыска
За диссидентские дела (письма протеста, публикации на Западе, работу в Самиздате) группу писателей-диссидентов одним списком в 70-е годы выкинули из Союза писателей, но коллег моих сразу выпустили за границу, а со мной изменили тактику. Не дали визы, не издавали, мстили за публикации за границей (били стекла, обворовывали квартиру, беря только рукописи, на допросах грозили лагерем и психушкой). Коллеги-эмигранты основательно осваивались на Западе, а я значительно тише действовал в Москве: открыл творческую мастерскую для писателей, потом Литературный театр вдвоем с киноактером Савелием Крамаровым, потом маленькое независимое издательство «Золотой петушок», – все разгонялось известным учреждением.
Сперва вынудили печататься на Западе, а потом на очередном допросе в КГБ объяснили, что я живу в свободной стране и мне предоставят свободный выбор, куда хочу: в лагерь или в психушку. Американские писатели Бернард Маламуд, Курт Воннегут, Элия Визель включились в мою защиту, приняли почетным членом в ПЕН-КЛУБ (сейчас я так же спасаю от тюрьмы писателей в других странах). Остался выезд, но власти мне отомстили: десять лет не выпускали. Они ошиблись, не посадив или не убив меня бутылкой в подъезде: я много написал за десять лет немоты в Москве. Но они победили, на пятнадцать лет полностью изъяв мое имя из литературного употребления на родине. Лишь в 1987 году, после скандала с выставкой «10 лет изъятия писателя из советской литературы» и письмом Горбачеву от 64-х конгрессменов меня вытолкнули на Запад.
За кордоном Дружников опубликовал много. Кроме «Ангелов»: документальное расследование «Доносчик 001, или Вознесение Павлика Морозова», роман-исследование о замалчиваемых аспектах биографии Пушкина «Узник России», сборник воспоминаний и эссе «Я родился в очереди», книгу о трагедии отечественной литературы «Русские мифы»… После краха коммунистической системы, в новой России его книги были изданы и на Родине.
Молчаливый протест инакомыслия
При всей внешней разболтанности атмосфера в «МК» была творческой. А для меня интересной ещё и с идеологической стороны.
В «МК» тогда подобрались люди, не лишённые острого интереса к политике, причём многие – с критическим настроем к советской действительности. Радовались каждой успешной попытке в своём материале пропихнуть крамольную мысль или хотя бы намёк. Правда, они были скорее нигилистами, чем активными противниками советской власти. И они не отличались храбростью. Так, когда я от них узнал домашний телефон Солженицына, который в то время был в рязанской ссылке, и сказал, что хочу позвонить, они испугались: «С ума сошёл?!». Их понять можно: они вынуждены были сдерживать свои порывы. Ведь активных при малейшем подозрении на инакомыслие попросту выгоняли с «волчьим билетом»,
Зато это были продвинутые люди, более начитанные, чем я, имевшие тесные связи с миром культуры, с «шестидесятниками».
Формально на работу меня брал Виктор Липатов, он одновременно возглавлял наш отдел пропаганды и был заместителем главного редактора. Ему было не просто совмещать две хлопотные должности. И фактически повседневной жизнью отдела руководил Володя Чернов (впоследствии он стал главным редактором «Каравана историй», а потом – «Огонька»). К тому же вскоре Липатов ушёл в «Комсомолку» (затем руководил журналом «Юность»).
Наш отдел плюс отдел культуры – это была духовно сплочённая группировка. Причём при поддержке и активном участии редактора «МК» Алексея Флеровского, человека в чем-то необычной, а в чем-то и традиционной судьбы.
Его отец Иван Петрович Флеровский тоже был журналистом: редактором нескольких советских газет и журналов, заведовал отделом ТАСС. Жил в знаменитом Доме на набережной. Умер в 1959 году в Москве, но похоронен… в Кронштадте. Почему? Алексей Иванович никогда не делился семейными подробностями, не рассказывал об отце, чья жизнь могла бы стать сюжетом для литературного произведения. Старший Флеровский участвовал в революции 1905 года, был членом Петроградского военно-революционного комитета, обеспечившего победу большевикам в октябре 1917 года, занимал пост главного комиссара Балтийского флота. Если учесть, что большинство участников революционных событий были уничтожены Сталиным, особенно те, кто хоть как-то соприкасался с Троцким в период борьбы за большевистскую власть, то можно удивляться, что Иван Флеровский выжил в кровавом месиве.
Расспрашивать о таких вещах мне казалось не корректным. Да и говорить на эту щекотливую тему мне было не по чину. Находились мы на слишком разных административных ступенях. Хотя как главный редактор он никогда не возвышался над подчинёнными недоступной административной глыбой. Напротив, был прост в деловом общении. При этом оценивал материалы жёстко. И его искренность подкупала.
Журналист Галина Сорокина, работавшая в те давние годы в «Комсомолке» и других «центральных» изданиях, так впоследствии отзывалась о Флеровском и «МК»:
”Московский комсомолец” тех лет, когда главным редактором его был Алексей Иванович Флеровский – человек замечательно живого ума, нежного, стойкого, отважного сердца человек – во всем, я бы сказала, высшей квалификации, “Московский комсомолец” тех лет для условий той страны, какой наша страна была, переживал период невиданного для печатных изданий подъема. Едва ли не каждый номер в момент исчезал из киосков, потому что люди покупали по нескольку экземпляров, чтобы снабдить газетой знакомых, чтобы послать в другие города, вплоть до Сахалина, Камчатки. Газета открывала новые имена, устраивала литературные круглые столы, поддерживала целую плеяду авторов, получившую кодовое имя – молодежная проза. Газета печатала не печатаемых в Москве, почти изгоев.
Флеровский почти всегда участвовал во всех наших дружеских застольях после трудового дня. Эти ночные гулянки не были похожи на те попойки, которые с детства окружали меня на нашей московской рабочей окраине. Пили не до свинства, а для разогрева крови, мозгов и языка. Говорили откровенно, хотя понимали, что среди нас мог быть сексот – это обычное дело в советской действительности. Да и сейчас, я думаю, спецслужбы действуют в подозрительной с их точки зрения среде так же. Хотя, быть может, в меньшей степени физическим присутствием, поскольку технические средства позволяют при необходимости следить за любым и в любом месте без личного контакта.