По следам дикого зубра
Шрифт:
— Дело, дружище. Оно не терпит отлагательства. Прочти вот это.
Григер взял письмо, прочитал. Поджав губы, сказал:
— Они могут, конечно, продать. Но потребуют большие деньги.
— Граф Арним — вот кто поможет тебе.
— Каким образом? Зубр не у него, а в Беловежской пуще.
— Граф слишком большой любитель зверей и охоты, чтобы не отыскать пути для приобретения. У него в Бойценбурге гуляет немало зубров. Пообещаем ему этого кавказца.
— Но почему он не купит кавказца сам? — воскликнул Григер.
— Послушай. Пообещаем отдать кавказца… но
— А вдруг договорится сам и возьмет зверя в Бойценбург?
— Деньги, деньги, Вильгельм! Ты был прав, когда сказал о больших деньгах. Мы не постоим за этим. Арним скуповат и ни за что не захочет тратиться, если есть возможность получить что-то даром.
Григер с уважением посмотрел на хозяина:
— Когда прикажете ехать?
— Завтра. Запасайся билетом. Поедешь до Пренцлау, оттуда двадцать километров по шоссе. Возьмешь письмо. Кому? О, Арнимы могут писать кому угодно, даже самому царю. Русская государыня приходится им далекой родственницей. А Беловежская пуща — владение царя. Зубр Кавказ тоже. Если государю угодно, он прикажет добыть для себя сколько угодно кавказцев. Нам разрешит — мы добудем.
Граф Арним не увидел никакого препятствия для столь выгодного дела. Горный зубр? Гагенбеку он верил. Правда, Вильгельм Григер выехал в Петербург без письма. Граф сказал: «Ждите меня в российской столице». Григер ждал месяц. И получил из рук самого Арнима указание управляющему царской охотой в Беловежской пуще: продать Гамбургскому зоосаду за четыре тысячи рублей золотом зубренка под кличкой Кавказ.
Через месяц вагон с плотно сбитой клеткой, в которой стоял Кавказ, прибыл на новое место.
Клетку повезли в Штеллинген, поставили задней стенкой к дверям в отдельный загон, граничащий с обширным лесным массивом, где гуляли буйволы, бизоны, беловежские зубры и олени. Двое рабочих высадили стенку клетки.
Кавказ пятился задом, осторожно подымая ноги над перемешанным навозом.
Карл Гагенбек сидел поодаль в коляске и смотрел. Его сын Генрих и Вильгельм Григер стояли рядом.
Хозяина поразил и несколько удивил вид животного.
Кавказу шел третий год, тело его под темной короткой, местами курчавой шерстью уже налилось силой возмужания. Но в росте он уступал беловежцам и тем более бизонам. Сурово-угрюмая морда, увенчанная черными рогами, не опускалась, как у бизонов, а гордо и властно сидела на мощнейшей шее, обросшей гривой. Он казался недоступным
— Характер истого азиата, — с нескрываемой гордостью произнес Гагенбек. — Приобрести такого зверя!.. Поздравляю тебя, Вильгельм.
Выпустить новичка к другим быкам наметили не раньше, как через две-три недели. Но Кавказ решил эту проблему по-своему. Уже на другое утро Гагенбеку доложили, что азиат находится в общем загоне. Он перескочил двухметровую ограду, затеял драку с беловежцами, отбил двух коров и теперь спокойно ходит с ними.
— Так тому и быть. Пусть ходит, — распорядился Гагенбек.
Прошло немногим менее года, и у беловежской зубрицы по имени Гарде появился темненький, веселого нрава зубревок-бычок со смешной бородой и по-отцовски горделиво поднятой мордой.
Его назвали Гаген.
— Что скажешь, Вильгельм? — спросил хозяин своего агента.
— Как первоклассный шахматист, вы способны видеть на десять ходов вперед, — ответил Григер.
— Представляешь настроение Фальц-Фейна, когда он узнает об этом событии? Распорядись, чтобы газеты не пропустили случая описать…
Своеобразный реванш за отказ продать лошадь Пржевальского.
Письмо Филатова, как и последний разговор с Ютнером, не оставило никаких сомнений у Зарецкого относительно судьбы Кавказа. Зубренок навсегда утерян для России.
И он и, уж конечно, Алексей Власович, «крестник» зубренка, не стеснялись в выражениях по адресу людей, для которых личные отношения и деньги дороже природы родной страны.
Никита Иванович Щербаков во время одного из таких разговоров сказал Телеусову:
— Чего ты кипятишься? Пымай еще одного-другого, отправим в Питер, а то в Москву, там зверинцы есть. Нехай живут и плодятся!
— Королю аглицкому, шведскому або цесарю римскому запродадут! Нет уж, учены, теперича ни за какие блага! Пущай тута гуляют.
Сам же Зарецкий вгорячах даже письмо написал Андриевскому и позволил себе, хоть и вежливо, упрекнуть его в произошедшем. Ответа не последовало. Но среди сохранившихся писем есть одно очень характерное и неожиданное: письмо Владимира Алексеевича Шильдера.
На листке отличной бумаги с золотым обрезом генерал поздравлял хорунжего Зарецкого с наследником! Как и от кого узнал он об этом, можно было лишь гадать. Но узнал даже имя мальчика — Михаил, по деду, и очень к месту — наконец-то! — вспомнил своего однополчанина, старого штабс-капитана Михаила Николаевича Зарецкого, которого тут же поздравил со званием дедушки, пожелал долголетия и счастья в семье.
После такого письма старый Зарецкий, несомненно, весь день ходил по дому в своем парадном мундире.