По следам Карабаира Кольцо старого шейха

Кешоков Рашид Пшемахович

а все такой же. Как и прежде, говорит коротко, точно, не позволяя ни себе, ни другим отклоняться от дела.

— Спасибо,— в тон ему ответил Шукаев.— Но у меня нет твердой уверенности, что ошибок не будет Где допраши­ваем, Петр Яковлевич?

— Я думаю, здесь удобнее,— сказал Леонтьев, берясь за телефонную трубку.— Но кого из них вызовем первой?

Денгизов сел в кресло возле стола и показал Иетру Яков­левичу на Жунида:

— Ему решать.

— Я считаю — Васюкову,— сразу ответил Шукаев.— Мне почему-то не верится, чтобы ее связь

с шайкой была основана на интересах преступных. Или я ничего не пони­маю в людях, или там что-то другое. Мне кажется, она долж­на заговорить.

— На том и порешим,— сказал Шахим Алиханович.— А обязанности распределим так: допрос ведете вы, Жунид Халидович, мы — при сем присутствуем и задаем вопросы только в случае крайней необходимости. И еще одно: раз вы убеждены, что она не из злостных, сажаем ее вот здесь,— он показал пальцем на второе кресло, напротив себя.— Петр Яковлевич уступит вам свое место и сядет рядом, а протоко­лист — за столом, для совещаний. Годится?

— Конечно,— согласился Петр Яковлевич.— Тогда я вызываю...— он поднял телефонную трубку: — Дежурный? Говорит Леонтьев. Васкжову — ко мне в кабинет. Конвой — один человек... И кого-нибудь для ведения протокола...

Галина Васюкова вошла с опущенной головой Лицо ее распухло от слез. И прежде некрасивая, она производила сейчас жалкое впечатление. Серая вязаная кофточка, надетая поверх блузки, обтянулась и свисала на плечах, один край длинной, ниже колен, юбки был выше другого, отчего ее ноги казались еще более кривыми. Прическа — в беспорядке, одна шпилька на затылке висела на честном слове: спала она в КПЗ, конечно, не раздеваясь.

— Садитесь,— показал ей Жунид на кресло по правую сторону стола.

— Я постою,— едва слышно прошептала она, не подни­мая головы.

— Нет,— тоном приказа сказал Жунид.— Разговор бу­дет долгий. Садитесь.

Она покорно села, согнувшись так, что голова ее оказа­лась на уровне стола, и, натянув юбку на худые колени, боль­ше не двигалась.

Так она просидела до самого конца допроса, не подни­мая ни на кого глаз, и Шукаев не сделал ни одного замеча­ния по поводу ее позы, потому что расчеты его подтверди­лись: она действительно заговорила, и заговорила без принуж­дения.

— Фамилия, имя, отчество, возраст?

— Васюкова, Галина Юрьевна. Двадцать семь лет.

— Семейное положение?

— Я не замужем.

— Предупреждаю вас, гражданка Васюкова, что за дачу заведомо ложных показаний и попытку скрыть известную вам истину вы можете быть осуждены по статье девяносто пя­той на два года лишения свободы. Подпишите вот здесь, что вас ознакомили с этой статьей.

Она подписала молча, все так же пряча лицо и ни на кого не глядя.

— Вам знаком этот документ? — Шукаев протянул ей уже порядком измятый протокол допроса Итляшева.

Она бросила взгляд на бумагу и тотчас же снова спря­тала глаза. Кстати, и Жунид заметил это только теперь, гла­за у нее были красивые и выразительные. Природа обычно не обделяет

человека одновременно во всем. Глаза были тем­но-карие, с золотистым отливом. И очень большие.

— Да. Знакома.

— Вы выкрали его из папки с материалами дела об убий­стве кассира и охранника Шахарской прядильной фабрики? Вы будете это отрицать?

— Нет, не буду. Я взяла его.

Жунид заметил, как на светло-бежевую полотняную юбку ее упала капля, оставив темное пятнышко. Потом вторая.

— Не плачьте, девушка,— сказал Денгизов.— Слезами не поможешь. Наломали дров — надо и ответ держать.

Слезы из глаз Васюковой закапали чаще.

— Зачем вы взяли документ? Кто приказал вам? И для какой надобности? — голос Жунида зазвучал еще жестче. Даже Денгизов, видимо, несколько удивленный, приподнял брови, но тут же опустил их и больше не вмешивался в до­прос.

— Отвечайте!

Вот теперь она разревелась окончательно. Еще больше согнулась, спрятав лицо в коленях и зарыдала чуть ли не в голос. Худые плечи ее мелко вздрагивали.

Шукаев налил в стакан воды, обошел стол и мягко тро­нул ее за плечо.

— Перестаньте. И выпейте, пожалуйста. Вам сразу ста­нет легче,— он сказал это спокойно, без нажима, даже с участием.

Она еще пошмыгала носом, вытерла лицо носовым плат­ком и, стуча зубами о край стакана, отпила несколько глот­ков.

Шукаев сел на свое место.

— А теперь — рассказывайте. Без слез и истерики. Я специально на вас накричал вначале: вам нужна была разряд­ка. Вы уж простите. И давайте поговорим откровенно. По­верьте, так будет лучше и для вас, и для нас. Вы совершили тяжкое преступление, стали пособницей уголовников, убийц, если хотите... Да-да,— уловил он ее недоверчивый протесту­ющий жест.— Убийц. Поэтому не ухудшайте своего положе­ния. Ну, как? Сами будете рассказывать, или задавать вам вопросы?

Она приложила платок к глазам, опять всхлипнула и сказала:

— Я... сама.

— Вот и отлично. Мы вас слушаем...

Исповедь была долгой. Многое в ней не относилось к делу, к тому же Васюкова часто прерывала свой рассказ и плакала — уже не оттого, что сидела здесь, на допросе, как преступница, а оттого, что жалела себя, вспоминая свою жизнь, такую неудавшуюся, нескладную и несчастную.

Но никто из них не останавливал, не перебивал ее.

Выросла Галя Васюкова здесь, в Черкесске, в семье че­ловека, которого она стыдилась. Отец ее, в прошлом водопро­водчик, изрядно пил, и поиски длинного рубля привели его в трест городского благоустройства, в обоз ассенизаторов, которым хорошо платили. Кроме того,— работали они ночью, что тоже устраивало ее отца, опускавшегося все ниже и ниже. Запасшись бутылкой, двумя, он со своими подручными отправ­лялся на службу, когда улицы обезлюдевали и можно было, не таясь и не прячась, тянуть прямо из горлышка, оправды­вая себя необходимостью заглушить тот «чижолый» дух, ко­торый повсюду сопутствовал его новому ремеслу.