По следу
Шрифт:
— Диверсант?.. Посадил саранчу?.. — И вдруг взмахнул длинным гаечным ключом: — И ты его поймал? Понятно!.. — Обходчик замахнулся на Сударева. — Гад, гад! А ну! Не таращи глаза! — кричал он. — И откуда ты выполз, гадюка!
Обходчик обратился к Алонову:
— Снимай погон с ружья. Сейчас мы его для верности спутаем!.. — и кричал на диверсанта так, точно тот был за версту: — Давай, давай! За спину!.. Не вертись! Однако здоров! Черт!.. Стой, а то стукну!.. Кому говорят, паразит! Нежничаешь? Рельсы покрепче тебя, и те гнутся!.. — Обходчик скрутил руки Сударева,
Он оттащил Сударева к кювету, пригнул, заставил сесть и связал ноги бандита куском бечевки.
Алонов сидел на краю низкой насыпи, глядя на диверсанта. Ружье было наготове.
— Ты что? Болит? Царапнули-таки тебя! — быстро и ласково говорил обходчик. — Ничего. Ты не думай. Ведь в голову — так либо сразу, либо лёгко.
— Я устал, — коротко ответил Алонов. — А его нужно в город.
— Правильно… — согласился обходчик. — А он что, один был?
— Нет, второй ушел.
— Ушел! Вот это, брат, плохо. А?
— В город, в город нужно! — настаивал Алонов.
— Станция от нас далековато. У моста охрана есть… Или позвонить из будки? Тоже далеко, покуда придут… А мы вот что с тобой сделаем: пассажирский остановим. Скоро семьдесят восьмой пройдет. Для такого случая — можно… А ты, слушай сюда, крепись! Ты теперь ни о чем не думай, — успокаивал обходчик Алонова.
Он отбежал на несколько десятков метров, достал из подвешенной к поясу жестяной коробки три петарды и прикрепил их лапками к рельсам. Потом вернулся к Алонову и развернул флажок.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Дома
Солнце садилось.
Машинист пассажирского поезда издали заметил обходчика, стоявшего на обочине пути. Фигура человека, освещенного сзади вечерней зарей, была отлично видна, но цвет ткани флажка не различался в неверном вечернем освещении. Однако флажок был распущен, и обходчик размахивал им.
Готовясь к остановке, машинист плавно снижал скорость. Когда правое колесо паровоза раздавило первую петарду, начавшаяся уже мягкая работа пневматической тормозной системы превратилась в мертвую хватку.
Поезд остановился так, что будка машиниста пришлась над обходчиком. Перегнувшись из выреза окна, машинист брюзгливо спросил:
— Чего стряслось? Излом?
Подразумевался излом, разрыв рельса. Обходчик ответив криком:
— Диверсанта поймали!
Молоденький помощник, успевший выскочить на насыпь, поторопился с выводом:
— Куда взрывчатку заложил?
Обходчик возразил:
— Чего там взрывчатка! Саранчу распустили!
Машинист подавал тревожные гудки. К голове поезда изо всех сил, точно наперегонки, бежали главный кондуктор и начальник поезда:
— Почему остановка? Что за тревога?
Алонов сидел, держа ружье на коленях и не отрывая глаз от Сударева. Он слышал голоса, но не вдумывался в смысл слов. Чья-то рука резко взяла его за плечо:
— Товарищ, товарищ!
Кто-то присел рядом на корточки. Алонов видел плечо с погоном майора. С каждой минутой Алонов слабел. Он с усилием указал ружьем на Сударева:
— Главарь шайки диверсантов. Они зарыли в землю массу кубышек саранчи в районе водохранилища канала.
— Саранчи?! — подозрительно, недоверчиво переспросил майор государственной безопасности.
— Да. Есть доказательства… Примите у меня диверсанта… Вот доказательство. — И Алонов вытащил из кармана коробку.
Майор открыл. При виде странных предметов, похожих на закопченные миниатюрные тыквы-горлянки, настороженность исчезла.
Алонов говорил с натугой, его голос звучал вяло, тускло:
— Наблюдайте за диверсантом. Не опускайте глаз… Он хотел броситься на меня, чтобы покончить с собой. Он может попробовать повторить…
Майор спрятал в свой карман коробку, ставшую особенной ценностью — вещественным доказательством, уликой.
На подножках висели гроздья пассажиров. Несколько десятков человек, выскочивших из головных вагонов, успели образовать круг около паровоза. Вдоль поезда к месту происшествия бежали любопытные. Майор вскочил на ступеньки паровозной лестницы и закричал:
— Товарищи! Ничего особенного не произошло. Поезд отправляется! Просьба разойтись по вагонам! По вагонам, по вагонам!.. — Он знаками подозвал к себе нескольких офицеров, оказавшихся поблизости. Двое офицеров взяли диверсанта за плечи. Обходчик развязал ноги бандита — и Сударев надолго исчез для Алонова.
«Вот и всё», — подумал Алонов. Он переломил ружье, извлекая из патронников заряженные гильзы, как это должен сделать перед возвращением домой каждый уважающий себя человек.
Тут-то его и сковала усталость. Он так и остался сидеть с раскрытым ружьем. Слабели руки. Опять заныла, заболела голова. Перед глазами опускались тени, закрывшие последние краски вечерней зари. Все ли дело окончено? Нет…
Майор спрашивал:
— Почему вы не отвечаете? Вы можете идти?.. Нет?
Алонов так и не ответил. Его подхватили на руки и куда-то понесли. Ему казалось — несли далеко, долго. Алонову было стыдно, что его несут, как маленького, но он ничего не мог поделать с собой. Чья-то голова оказалась рядом с его головой, и Алонов заговорил:
— Еще один диверсант остался там… Он на свободе и будет продолжать. Еще один бандит остался в степи…
Алонова поднимали по крутым ступенькам вагона, задели коленом за острый косяк узкой двери, и он очнулся.
— Я ничего не сумел сделать со вторым бандитом, — громко пожаловался Алонов, — он на свободе! Еще один… Его необходимо немедленно поймать!
Кто-то говорил:
— Сюда, давайте его сюда. В это купе.
И рокот, и удар задвинутой двери…
Что-то жесткое, едкое, колючее забралось в ноздри, в грудь и заставило Алонова проснуться.