По старой дороге далеко не уйдёшь
Шрифт:
Тимофей Павлович по очереди пожал руку каждому к заговорил в тон Буданову:
— Орлам летать надо высоко. Крылья у вас надежные — значит, штурмовать можете?
Иван подмигнул ребятам.
— Крылья у нас крепкие, перышко к перышку, но высот пока не штурмовали.
— Что ж, боитесь, голова закружится?
— И высоты не боимся, и голова не кружится, просто погода стояла нелетная.
— Погоду сделаем, — улыбнулся Мишаков. — И такую, чтоб простор был и цель, как на ладони, была видная.
— Простор! Цель! Да мы мечтаем о них! — воскликнул Буданов.
— Мечта — мечтою, а дело —
— К сожалению, никаких, — вздохнув, ответил за всех Буданов.
— Значит, живете без цели. Как же вы работаете? Вслепую? Куда кривая вывезет?
— Не совсем так, — пояснил Буданов, — цель была: боролись против того, что мешало работать.
— Слышал, молодцы, — похвалил Мишаков. — Ну, а теперь как думаете? Какие у вас планы?
— Работать по-новому, соревноваться, — весело сказал Буданов.
— Хорошо! Даже очень хорошо! А еще что?
— Пока ничего.
— Ну, так и ничего? — Мишаков опять улыбнулся. — А зарплата? Или она вас не интересует?
— Интересует, но, сами понимаете, надо поднимать производительность — без этого зарплата не сдвинется.
— Совершенно верно, высокая производительность — ключ к высокой зарплате. Это закон. — В этот момент в мастерскую вошел Кочкарев, и Мишаков заторопился: — Итак, товарищи, желание у вас есть, приму мастерскую, продумаю план работы, подготовлю чертежи. Возьмем на себя обязательства. Развернем соцсоревнование, покажем свои способности. Настраивайтесь на это, товарищи…
— Мы давно настроены. Скорее бы, — сказал Буданов.
Когда Тимофей Павлович с Кочкаревым ушли, рабочие зашумели:
— Вот это наш человек!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Яркое солнце и сверкающие под его лучами первые весенние проталины веселили Ивана. Он стоял у окна и, улыбаясь, смотрел на улицу. Кончилась неприятная история с Кочкаревым. Хотелось, засучив рукава, работать и работать. Ведь он, в сущности, еще как следует в мастерской и не работал, не раскрыл душу, не показал настоящего мастерства. Сегодня он намеревался поехать за город, сделать прощальную вылазку на лыжах, подышать воздухом. Но вчера к нему подошел Ремизов и, сказав, что переезжает на новую квартиру, попросил помочь перевезти имущество. Иван у него не был ни разу и теперь даже обрадовался случаю познакомиться с его семьей. Вечером он проехал по магазинам и купил для новоселов люстру с пятью рожками. Иван взглянул на часы и стал собираться.
На остановке минут десять пришлось ждать автобуса. Чтоб не озябли ноги, Иван ходил взад-вперед, постукивая ботинком о ботинок. В автобусе оказалось немного народа. На последнем сиденье сидела пожилая женщина. Иван присел рядом. Она обернулась к нему и протянула клочок бумаги.
— Еду к дочери, милок, а где выходить, не знаю, — сказала она, поправляя концы клетчатой шали.
Иван взял бумажку, прочел адрес.
— Вы к Ремизовым? — спросил он, не скрывая своего удивления.
— К ним, родной, — ласково ответила она.
— Поедемте вместе, я тоже к ним, они сегодня переезжают на новую квартиру.
—
У ее ног стояли два огромных узла, связанные полотенцем, и большая плетеная корзина, наполненная чем-то до краев, покрытая белой тряпкой и перевязанная пеньковой веревкой.
— Деревенских гостинчиков везу: яблочков, грибков сушеных и соленых. Поросенка зарезала, большой был, пудов девять. Тут у меня окорок да кусков пять соленого сала, что получше отобрала, да два гуся прихватила, килограммов по пять каждый будет. Ну и по мелочи кое-что взяла — вот и набралось…
Ей было лет шестьдесят, но она не выглядела старухой, напротив, была крепкой, жилистой. Веснушчатое лицо так и дышало здоровьем.
— Из колхоза? — спросил Иван. — Неплохо, видно, живете.
— Лучше и нельзя, все есть.
— Так уж и все? — поддел Иван.
— Ей-бо! — Она стала уверять его, что дома у них покрыты шифером, обшиты тесом, в каждой семье телевизоры, приемники. У молодежи мотоциклы, магнитофоны. А уж какая на полях техника, говорить не надо!
Ивану было приятно это слышать. Он знал, как тяжко жилось деревенским женщинам, когда их мужья были на фронте, а колхозы прозябали, разоренные войной. Он хотел еще кое о чем порасспросить, но на следующей остановке надо было выходить. Иван потянулся к узлам, но женщина опередила его.
— Нет, нет! — запротестовала она. — Я сама, милок, донесу, мы привычные.
Он стал уговаривать ее, она и слушать не хотела.
Они сошли с автобуса. Прошли метров сто. Спутница под тяжестью узлов покачивалась, но не отставала. Иван силой снял с ее плеч узлы, вскинул на свои, выхватил из рук корзину.
— Я не проходимец и не жулик, действительно иду к Андрею, — успокоил он ее и для пущей убедительности сунул ей в руки упакованную люстру.
— Да я ничего, милок, а все же рот-то разевать не следует.
Они прошли переулок. Ноша оказалась так тяжела, что Иван закачался под ней сам. Невольно вспомнились давно читанные, полузабытые некрасовские стихи о выносливости и терпении русских женщин. «А ведь донесла бы, просить никого не стала. Не стала же посылать телеграмму, чтоб ее встречали».
— Андрея-то откуда знаешь? — перебила она его мысли.
— Вместе работаем.
— Парень-то он шустрый, честный, Нина моя страшно его любит, и он любит ее, да вот зашибает маленько.
— Теперь он не пьет.
— Ну да? — не поверила она. — Неужто не пьет?! А как, милок, было бы хорошо!
У дома Ремизова уже стояла грузовая машина. Чтоб узлы снова не выносить из дома, Иван хотел теперь же положить их в кузов, но спутница снова запротестовала:
— Как же это я с пустыми руками войду-то?
Иван взял из ее рук люстру, сунул в кузов, вернул ей тяжеленную корзину и повел в дом. Кроме хозяев, здесь уже был Куницын. Пока мать с дочерью обнимались, Иван разглядывал комнату. Посредине ее лежали узлы. У стены стояли освобожденный от вещей старый гардероб, железная, немного поржавевшая кровать и потертый диван. Жена Андрея со вздернутым носом, густо усеянным веснушками, очень похожая на свою мать, без тени смущения подала Ивану руку.