По Старой Смоленской дороге
Шрифт:
— Семейный случай, а мы тут разлеглись, как на вокзале.
— Хоть бы дождь переждали, — сказала хозяйка, прислушиваясь.
Дождевые капли барабанили по оконному стеклу, по фанере.
Но сержант оказался несговорчивым.
— Пойдем к соседям. Хотя не по назначению, нас примут. Раз такое дело…
Солдаты растолкали спящих товарищей, и все как-то удивительно проворно собрались и ушли досыпать в соседний дом.
Спустя полчаса раздался осторожный стук в дверь. Сержант вошел и увидел, что семья Ноздриных сидит
Пятилетний Сережа и маленькая Леночка смотрели на отца не столько обрадованные, сколько заинтересованные. Ребята много раз слышали от матери и от приезжих дядей, что их отец в Красной Армии. Но они никогда не видели его в военной форме. Он ушел из дому в военкомат в старой черной куртке и заношенной кепке.
Сержант кашлянул в руку и сказал:
— И товарищам сообщил, чтобы всякие чудаки на ночлег сюда не торопились. А то увидят — дом пустой и, пожалуйста, набьются, как на вокзале…
Хозяева предложили сержанту чаю, но тот сослался на занятость, откозырял и вышел.
На следующий день, когда Павел Ноздрин собирался в обратный путь, Леночка спросила отца — она сидела у него на коленях:
— Куда ты, папаня, из дому?
— Шубку твою искать, доченька. Шубку, которую фашисты зимой отобрали. Вот найдем шубку, накажем обидчиков и сразу вернемся.
Перед тем как проститься с семьей, Ноздрин зашел в соседнюю избу, к солдатам и сержанту. Он попрощался с ними, как со старыми друзьями.
Солнце уже начало припекать, когда Ноздрин покинул Башмаковку. Только лужи и грязь напоминали о вчерашнем дожде.
Ноздрин, часто оборачиваясь, зашагал по деревенской улице. Жена и дети стояли на крыльце и махали на прощание.
Ветхая соломенная крыша родного дома исчезла из виду скоро. Старая береза у плетня виднелась дольше. Береза уже зазеленела, но листва еще не стала густой, и черные гнезда грачей на верхушке были видны в просветах зелени.
1943
ЭТОГО НЕТ В ПОВАРЕННОЙ КНИГЕ
Может быть, Григорий Архипович Глухарев немногословен от рождения. Но скорее всего здесь сказались четыре зимовки на Крайнем Севере. Глухарев работал поваром полярной станции, затерянной в белом безмолвии Арктики.
Помимо молчаливости, присущей всем полярникам, он привез оттуда хорошую привычку рассчитывать во всем только на свои силы.
Эта привычка оказалась как нельзя более полезной на войне, потому что в поваренной книге нельзя найти рецепта, как доставить кашу на передовую, когда немцы простреливают каждый метр дороги, а таких метров сотни и, по выражению Глухарева, «огонь такой, что воздуха совсем не видно».
В помощниках у него состоял Николай Бондарин, разбитной и шумливый парень. Он появился на кухне, когда батальон стоял в обороне.
В те дни можно было пройти с термосом по траншее чуть ли не до боевого охранения, туда, где большак
Жизнь шла тихо, без особых происшествий, и, может быть, поэтому Бондарин явно тяготился своей кухонной должностью.
— Да меня, Григорий Архипович, судомойки в Гранд-отеле засмеют, если узнают, что я с половником в руках воюю.
Бондарин сделал паузу, ожидая возражений, но Глухарев промолчал.
— Ты, Григорий Архипович, не обижайся, — сказал Бондарин решительно. — Все равно на передовую уйду.
— Кухня — тоже огневая точка… — несмело возразил Глухарев.
— Рассказывай! — запальчиво перебил Бондарин. — Приделай к своему половнику оптический прицел и запишись в снайперы. Сразу же немцы разбегутся!..
Глухарев тяжело вздохнул и, по обыкновению, промолчал. Ему не хотелось ввязываться в спор со своим горластым помощником.
До войны Бондарин работал в первоклассных ресторанах Москвы, готовил изысканные блюда и любил оглушать Глухарева названиями деликатесов.
— Котлеты «де-воляй» готовятся на два вкуса, — поучал Бондарин. — Есть котлеты «де-воляй по-киевски» и котлеты «де-воляй жардиньер».
— Высокие блюда, — соглашался Глухарев или почтительно молчал, потому что не был искушен в ресторанных тонкостях и признавал тут превосходство помощника.
Чем Глухарев в свою очередь мог удивить Бондарина? Разве что рецептом жаркого из мяса белого медведя. Мясо имеет неприятный привкус и запах ворвани, которые дает главным образом жир, и поэтому полярники едят медвежатину, очистив ее от жира…
Кухня стояла летом близко от передовой, в овраге, поросшем кустарником. Топку Глухарев упрямо не гасил, не желая запаздывать с обедом. Когда немцы по дымку начинали обстреливать кухню, Глухарев переезжал на другое место.
Но Бондарина эти маленькие приключения интересовали мало, и дело кончилось тем, что он упросил комбата отпустить его к пулеметчикам, на передовую. Помощником повара назначили ездового Шарипова.
Глухарев по-прежнему кормил солдат сытно и вкусно. Автоматчики даже подарили ему зимний маскировочный халат.
— Чистота — залог здоровья, — сказал командир взвода Огурцов, преподнося повару белый халат. — Маскируйся на здоровье у своей огневой точки.
Глухарев тут же надел халат, поднял капюшон и завязал его на затылке шнурком, так что капюшон стал походить на бабий платок.
— В таком халате хорошо и на белого медведя ходить, — сказал довольный Григорий Архипович. — Для незаметности…
Пока батальон находился в обороне, Бондарин ежедневно являлся в обед к Глухареву. Тот молча нагружал котелок, а Бондарин, чувствуя себя виноватым, бывал словоохотлив, даже болтлив. Он всегда старался сказать что-нибудь приятное — то ли насчет хорошо разваренной каши, то ли по поводу котла, начищенного до блеска.