По стране литературии
Шрифт:
При переиздании книжки в 1862 и 1909 годах и этот диалог, и обращение к цензуре были сняты; псевдоним «Елистрат Фитюлькин» заменен на «К. Ф.»
Действие происходит в Москве, а героем баллады является трубочист Фаддей, который, подобно герою Жуковского, продал свою душу черту Асмодею за то, чтобы стать богачом и красавцем; потом продал ему и души своих 12 сыновей, чтобы получить отсрочку. Но большая часть баллады посвящена московским «подьячим-крючкам», т. е. чиновникам и полицейским, которые озлобились на Фаддея за то, что тот не давал им взяток и не угощал обедами. Но потом Фаддей образумился, стал
Полицейские восклицают:
Никак его не отдадим!
Когда нам с ним проститься —
То где ж тогда мы поедим
И где нам так напиться?
Сверх ожиданий, цензор отнесся к поэме снисходительно и, не усмотрев в ней ничего, кроме шутки, поставил гриф: «Печатать разрешается». Этим цензором был С. Т. Аксаков, будущий автор книг, вошедших в золотой фонд русской классики. «Двенадцать спящих будочников» были напечатаны в типографии Московского университета и поступили в продажу.
Но вскоре обер-полицеймейстер Муханов подал рапорт на имя генерал-губернатора князя Голицына, где было сказано: «Цель как сочинителя, так и г. цензора — очернить полицию в глазах непонимающей черни и поселить, может быть, чувство пренебрежения, а потом и неповиновения, вредное во всяком случае».
Дело дошло до царя. Николай I, как сообщил шеф жандармов граф Бенкендорф министру народного просвещения князю Ливену, «прочитав сию книжку, изволил найти, что она заключает в себе описания действий московской полиции в самых дерзких и неприличных выражениях; что, будучи написана самым простонародным, площадным языком, она приноровлена к грубым понятиям низшего класса людей, из чего обнаруживается цель распространить ее чтение в простом народе и внушить ему неуважение к полиции. Наконец, предисловие сей книги, равно как и следующее за оным обращение к цензуре, писаны с явным нарушением всякого приличия и благопристойности».
Продажа книжки была запрещена, а разрешивший ее к печати цензор Аксаков был по распоряжению царя уволен со службы «как вовсе не имеющий для звания сего способностей».
ДИСПУТ О ЦАРЕ ГОРОХЕ
«Давно, когда царь Горох с грибами воевал» — такое присловье для обозначения стародавних времен записал В. И. Даль в своем «Толковом словаре живого великорусского языка». М. Е. Салтыков-Щедрин пишет о «лизоблюдах, которые еще при царе Горохе тарелки лизали».
При царе Горохе — т. е. очень давно, в незапамятные времена — объясняет и современный «Словарь русского литературного языка».
Эта шутливая поговорка легла в основу любопытной книжки под названием: «Подарок ученым на 1834 год.
О царе Горохе: когда царствовал государь царь Горох, где он царствовал, и как государь царь Горох перешел в преданиях народов до отдаленного потомства».
Это сатира на профессоров Московского университета 1830-х годов. Под видом «Протокола чрезвычайного заседания Философов, Историков и Естетиков»
Ораторы обозначены буквами греческого алфавита, под которыми автор вывел М. Каченовского, Ф. Булгарина, О. Сенковского, М. Павлова, Н. Надеждина, П. Вяземского, Н. Полевого, М. Погодина и других, искусно пародируя свойственный каждому из них слог.
Некоторые из этих профессоров придерживались реакционного направления в науке и литературе, чурались как огня, всего нового и не пользовались симпатиями студентов. Отвлеченные разглагольствования одних, плохой русский язык других, педантизм и напыщенное пустословие третьих — ничто не ускользнуло от наблюдательного и насмешливого составителя «Протокола».
Например, Каченовский (на которого Пушкин написал несколько убийственных эпиграмм) изрекает здесь такие благоглупости: «Если царь Горох царствовал, то в Англии. Не однозначно ли слово «горох» с английским «грог» или с немецким «гросс»? Царь Горох столь же достоверен, как и царица Чечевица».
А вот глубокомысленное рассуждение профессора физики Павлова. «Атомистики предполагают всю вселенную в виде шариков; совершенно ложно! Сии шарики есть горох в объективности или в осуществлении. Итак, «царь Горох» есть понятие атомистическое. Но атомистический царь Горох по динамической системе совершенно невозможен и должен преобразоваться в царь Боб или царь Стручок».
Некоторые из выступавших на ученом совете использовали тему как удобный предлог для похвальбы и выпячивания своих заслуг. «Занимаясь историей, преимущественно русской, смеем ласкать себя, что заслуживаем внимания публики!» — восклицает Булгарин. А Полевой хвастается: «Я знаю Русь, и Русь знает меня!
<...> Отсылаю к моим созданиям, в них дышит народность русская. И кто же творец сих созданий? Я, ничему и нигде не учившийся!»
Давыдов утверждает: «Я все знаю, все постиг, все объял!» А Вяземский: «Я до сих пор много, очень много писал, но ничего не написал».
Надеждин в витиеватой речи умудрился полностью обойти тему и говорить не о царе Горохе, а о «взаимопроникновении духовного и вещественного». Славянофил Погодин воспользовался удобным случаем, чтобы заявить: «Мы, русские, всю Европу можем обстроить, отопить, завалить своим лесом, своим хлебом».
В речи Сенковского предлагается рассматривать царя Гороха «по воззрению вверх ногами» (намек на выпущенные Сенковским «Фантастические путешествия барона Брамбеуса», герой которых попал в подземный мир, где все ходили вниз головой).
В конце протокола секретарь сообщает, что когда члены ученого совета высказали свои мнения, «поднялись крик, гам, безалаберщина, стукотня. <...> Не расслышишь начало, середину, конец доводов и следствий».
Из-за этого резолюция осталась непринятой, а протокол был «в силу публицитета» (т. е. гласности) напечатан «на оберточной, как водится, бумаге, разослан по всем Академиям и расхвален во всех журналах».
«Подарок ученым» был разрешен к печати цензором И. М. Снегиревым, профессором латинской словесности этого же университета, и напечатан в университетской типографии, без указания имени автора. Им был, по-видимому, студент того же университета А. Д. Закревский.