По ступеням «Божьего трона»
Шрифт:
Куланы и джигетаи, наоборот, держатся стадами по ста штук и более и имеют много жеребцов, не подчиненных, по-видимому, ни одному из них преимущественно. Исключение составляет вид asinus’ов, держащихся в бассейне озера Куку-нора: они ходят отдельными табунами по десяти-двенадцати штук, не более, и подчинены одному жеребцу.
Дикие лошади ходят большею частью гуськом, особенно когда уходят от опасности; куланы же и джигетаи, будучи испуганы, всегда толпятся и убегают в беспорядке. Вследствие привычки лошадей ходить гуськом, по всей местности Гашуна идут глубоко проторенные тропинки; между тем там, где водятся куланы и джигетаи, мы этого не встречали, за исключением долины верховья реки Ганьчжоуской (Хы-хо) в Нянь-Шане. Одним из самых отличительных признаков присутствия в данном месте
Кулан и джигетай не ржут, а кричат, да и то весьма редко. Дикая лошадь, наоборот, ржет звонко, и ржанье это совершенно схоже с ржаньем домашней лошади; точно так же, когда дикая лошадь сильно испугана, то ее храп и фырканье напоминает наших лошадей.
В зависимости от различного местонахождения лошадей и куланов находится строение копыт, которое у них совершенно не схоже. Род asinus имеет копыта суженные и полные, со слаборазвитой стрелкой, лошади же имеют круглые, большею частью весьма глубокие. Вследствие отрастания роговой оболочки след животных достигает 10 дюймов длины и 9 дюймов ширины. Стрелка копыт очень хорошо развита.
По сложению дикая лошадь отличается тем от кулана, что он цыбат, узок в плечах и имеет длинную шею. У лошади совсем наоборот. Кроме того, куланы Закаспийской области имеют круп значительно выше переда. Эта особенность, однако, не является общею всем куланам и джигетаям Центральной Азии; хотя последние и кажутся поджарыми, но превышение крупа над холкой – незаметно. По голове род asinus отличается от лошадей горбоносостью, узким лбом и длинными ушами. Других отличий рода asinus от лошади я не касаюсь, не будучи зоологом.
Много раз приходилось слышать, что, кроме саврасых, бывают еще голубые и пегие лошади. Голубых мы совсем не видали. Пегих лошадей нам казалось что мы видели, когда рассматривали табун с двух– или трехверстной дистанции; с приближением же к лошадям эта пегая окраска пропадала. Это можно объяснить, мне кажется, просто сильным освещением солнца. Немного взъерошенная от валянья шерсть или потемневший от омертвения при линянии волос не отражают свет так же сильно, как гладкая шерсть и живой волос. Поэтому такие места кажутся темными пятнами. От свойства освещения зависит, вероятно, и кажущаяся голубая окраска лошадей. Например, нам и при лунном освещении лошади казались совершенно белыми.
Диких лошадей, по рассказам, можно встретить и среди домашних лошадей. Один из калмыцких князей, кочующий между г. Улясутаем и г. Кобдо, пожелал приручить дикую лошадь. Он велел поймать жеребят и припустить их к домашним маткам. Однако, по словам рассказчиков, дикая лошадь не поддается влиянию человека, дичится его и не позволяет себя утилизировать. Ловят калмыки лошадей весьма просто. Ко времени, когда матки жеребятся, калмыки о дву-конь отправляются в пустыню; найдя табун, они начинают его преследовать до тех пор, пока не набравшиеся еще сил жеребята, обессилев, не падают. Их тогда забирают и пускают в табун домашних лошадей.
Рассказывают, что жеребцы диких лошадей иногда уводят домашних маток с собою в пустыню, но это едва ли верно. Очень сомнительно, чтобы наших домашних животных могли удовлетворить плохой корм и соленая вода, которыми вполне довольствуются дикие лошади.
Г. Е. Грумм-Гржимайло. В поисках «беловодья»
Уход алтайских староверов в Китай в поисках «Беловодья», начиная с сороковых годов прошлого столетия, [345] случался неоднократно. Самая большая их партия ушла за границу в 1860 году, и о ней-то Н. М. Пржевальский, в бытность свою на Лоб-норе, слышал от туземцев следующий рассказ [346] .
345
Первая
346
«Четвертое путешествие в Центральной Азии», с. 317.
На Лоб-нор русские явились неожиданно, сперва четверо, а месяцев восемь спустя человек сто, с женами и детьми. Все они отлично говорили по-киргизски, что объяснили совместною с киргизами жизнью на родине; причиною же переселения выставляли гонение своей веры. Поселились пришельцы близ развалин города Лоб и в Чархалыке, где вскоре выстроили себе дома и завели пашни. С туземцами они жили в согласии, но между собою не ладили. Впрочем, им не долго пришлось жить в низовьях Тарима. Не прошло и года, как сюда прибыл с китайскими солдатами турфанский князь, который и разорил их поселение. Сначала они хотели было оказать князю сопротивление, обманным образом пытались даже втравить в распрю туземцев, но когда это не удалось, то сдались ему. И ознаменовался этот день стоном и воплями. Четыре семьи ушли в Са-чжоу; там все мужчины, по приказанию китайского чиновника, были казнены, а что сталось с женщинами – неизвестно. Неизвестна также дальнейшая судьба и тех русских, которые уведены были князем в Турфан.
К этому Пржевальский, – по-видимому, из другого источника, – добавляет: «Говорят, несколько человек тех же русских пробрались впоследствии на Или, где выдали себя за магометан и были ласково приняты кульджинским султаном».
В действительности, однако, судьба этих староверов была далеко не столь печальной, как о том повествует вышеприведенный рассказ.
Полагая, что рассказ одного из участников этого удивительного похода русских крестьян за Алтын-таг, к подножию высокого Тибета, представляет выдающийся интерес, я привожу его ниже почти в том виде, как он записан был г. Киселевым со слов крестьянина Ассана Емельянова Зырянова, уроженца деревни Белой [347] .
347
Иначе – Беловской, в долине одного из правых притоков верхней Бухтармы.
«В 1860 году нас, крестьян деревни Белой, Печи, Солоновки, Осочихи и других, Змеиногорскаго уезда, Томской губернии, с женами и детьми, собралось 130 человек, и задумали мы идти в Китай искать свободных и привольных земель для поселения. Вожаком был мой покойный родитель, ходивший и ранее сего в Китай. К тому же он был настоящий язычник, хорошо знал, кроме киргизского, языки калмыцкий и китайский. Билетов заграничных выбрано нами не было, так как уходили мы тайком от начальства. Выступили все одновременно, верхами. Скарб, какой с нами был, припас на дорогу и прочее шло с нами также на лошадях вьючным порядком. Все же бабы и детки были помехой, и шли мы не гораздо чтоб шибко.
Из деревни Белой сперва вышли на озеро Марка-куль, а от него свернули на речку Черный Иртыш. Путь тут трудный, горами, местами по камням, и такой путины до реки Кабы, что впала в Черный Иртыш, три дня ходу. От Кабы до Бурчума еще шли два дня и тут переправились (через Черный Иртыш). Потом шли сухою страной, через малые горы (хребет Коксун) два дня и вышли к озеру Уленгур (Улюнгур). Его мы обошли с востока по дороге между двумя озерками с соленой водой: в одном соль по берегам была белой, рассыпчатой, в другом – грязная, в комьях. Засим, стали табором на речке Уленгурке (Урунгу), ниже местечка Булун-тохой, заселенного, как и вся долина Уленгурки, торгоут-калмаками. Торгоуты высевают хлеба (пшеницы и проса) мало, а больше живут охотой и скотоводством. Промышляют зверей: сайгаков, куланов и волков, в особенности последних, так как их в этих местах, сказывали нам, пропасть.