По ступеням «Божьего трона»

Грум-Гржимайло Григорий Ефимович

Спустившись с гор Сань-сянь-цзы и пройдя километра два среди поросших чием и местами занесенных снегом лёссовых бугров, мы вышли к селению Шуан-та-пу, в котором и остановились. Подобно селению Сяо-вань, Шуан-та-пу состояло из нескольких, окруженных полями, хуторов, группировавшихся вокруг небольшой крепостцы, вмещавшей, кроме казарм, крошечный базар и постоялый двор. В его окрестностях мы снова натолкнулись на сачжоуских фазанов, которые в числе восьми экземпляров и попали в нашу коллекцию.

Только переночевав в Шуан-та-пу, мы на следующий день тронулись дальше и, пройдя по льду речку Я-ма-чу, берущую начало в горах Сань-сянь-цзы, вышли на солончаково-глинистую равнину, поросшую чием и местами, на целые километры,

потянутую ледяной корой, которая образовалась вследствие спуска на степь арычной воды. Кое-где лед этот успел уже растаять и развел такую грязь, что нам пришлось оставить дорогу и идти целиной. Но и здесь было не лучше. Размякшая почва подавалась, и лошади с трудом вытягивали ноги из вязкого солонца. Наконец, отойдя от станции на 5 км, мы выбрались на более твердый грунт, а затем и на дорогу, которая не замедлила вывести нас к пикету Пэнь-чжан-жань, расположенному на правом берегу речки Чуань-шу-гэ. Отсюда местность вновь получила волнистый характер: солончаковая глина сменилась лёссом, а грязь – пылью, которая при малейшем порыве ветра подымалась в воздухе и живою стеною шла нам навстречу. В один из моментов затишья мы вдруг увидели впереди себя лес. Это и были сады Булунгира, в окрестностях которого мы рассчитывали дневать. Мы выбрали заброшенный двор и под защитой его полуразрушенных стен разбили свой лагерь.

Едва мы успели устроиться и напиться чаю, как были удивлены появлением китайца, подавшего нам визитные карточки.

– От кого?

Оказалось, что их посылает нам какой-то ссыльный китайский чиновник, занимавший еще недавно важный административный пост, но, благодаря будто бы интригам, смещенный с него, лишенный всех знаков отличия, водворенный, так сказать, снова в народ и теперь доживающий свой век в захолустье по богдыханскому указу.

– Хочет вас видеть…

– Что же, милости просим!

Минут двадцать спустя показался и ссыльный – пожилой, невысокого роста китаец, который одет был разве только немного чище своего слуги. Он скромно уселся на предложенном ему почетном месте и сам начал рассказывать свою грустную повесть, из которой мы узнали, что он несказанно томится в такой глуши, какой ныне является Булунгир; что он обвинен был в злоупотреблении властью, в действительности же никакого злоупотребления не было, так как он освободил одного преступника не за взятку, а по внутреннему убеждению в его невиновности. Так как утешить его в его горе мы не могли, то и поспешили перевести нашу беседу на другие предметы. К сожалению, наш гость оказался не местным уроженцем и ничего не знал об окрестной стране. Знакомство это тем не менее принесло нам некоторую пользу: на следующий день он много помог нам в разыскании украденной у нас лошади, что, конечно, дало повод к новым его посещениям и даже взаимным подаркам, причем мы получили ишака и несколько пачек арбузных семечек и вермишели.

Нас он принял в кумирне, которая строилась на пожертвованные им средства. Здесь был сервирован чай и десерт, состоявший из печенья, сахара и засахаренных фруктов; прислуживали хо-шани. Почему он предпочел принять нас именно здесь, а не у себя на дому, – мы не знали, но обстановка, в которой мы очутились, оказалась крайне оригинальной.

Небольшая кумирня представляла деревянную постройку, возведенную на высоком фундаменте, почти в уровень с полуразвалившейся стеной Булунгира. Ее фасад был открыт и обращен в сторону пустыря, заключенного в названных стенах, на противоположном конце которого виднелись небольшие мазанки, скромно ютившиеся под сенью огромных тополей; внизу стояли наши лошади и окружавшая их толпа зевак, не спускавшая глаз со стола, за которым сидели брат мой и я. Мы чувствовали себя точно на подмостках и вдобавок стеснялись в необычной для нас компании ярко размалеванных истуканов, которые обступили нас со всех сторон и в которых стоявшая внизу толпа видела изображения

высших существ. Это сознание невольно связывало свободу наших движений, а тут еще резала глаза и чрезвычайная яркость, вообще балаганная внешность всей обстановки кумирни. Нечего и говорить, что мы постарались, насколько то дозволяли приличия, сократить этот визит…

Современный Булунгир представляет небольшое селение, приютившееся в северо-восточном углу обширной и высокой ограды, намечающей границы старого города, о котором китайская история упоминает еще в XV в. Говоря «старый город», я выражаюсь, впрочем, не вполне точно. Булунгир никогда не был городом в общепринятом значении этого слова; это была хырма – резиденция какого-нибудь монгольского князька, ограда, защищавшая его становище от неожиданных нападений соседей. Оттого-то пустошь, заключенная в этих стенах, и не хранит следов каких-либо глинобитных построек, а самые стены не имеют, как в китайских городах, фланкирующих башен, зубцов и валганга.

В его окрестностях мы в последний раз охотились на сачжоуского фазана. Сверх того в его садах мы добыли для коллекции: Falco regulus Pall., Cerchneis tinnunculus L., Emberiza schoeniclus L., Leptopoecile sophiae Sew., Saxicola deserti Temm., S. montana Gould. и Ruticilla erythrogastra var. sewerzowi Lor. et Menzb. Впрочем, успеху этой охоты в значительной мере мешали ветры, дувшие с особенной напряженностью и притом попеременно то с востока, то с запада; 7 марта выпал даже снег – сухой, мелкий, иглистый, но пролежал недолго, скорее испарившись, чем стаяв под лучами солнца, показывавшегося лишь изредка и притом на одно лишь мгновение.

8 марта мы покинули Булунгир и вышли в степь, поросшую чием. Дорога круто отклонилась к юго-востоку и на шестом километре пересекла речку Ши-дао-гоу, на правом берегу которой виднелось небольшое селение Ши-дао. Тою же степью мы прошли еще шесть километров до следующего селения, которое расположено было на краю довольно крутого оврага, по которому протекала речка Чжу-дао-гоу. Подобный же овраг, но гораздо шире и глубже, пересекли мы и двумя километрами дальше. По дну его протекала речка Па-дао-гоу, пользующаяся у извозчиков дурной славой, так как летом ее разливы образуют невылазные топи. Обходя последние, дорога делает здесь излучину, отклоняющую ее от плёса Булунгира километров на десять; но и эта излучина, очевидно, еще недостаточна, так как мы видели колеи, уходившие еще далее в сторону.

Овраг Па-дао-гоу, да и пройденный ранее Чжу-дао-гоу, изобилуют ключами, питающими обе эти речки, которые, несмотря на свое стремительное течение, успевают разбегаться ручейками во всю ширь оврагов, образуя водную сеть среди густых зарослей тростника. Эти места – приволье для голенастых и плавающих, и, действительно, мы здесь видели белых цапель, черных аистов, куликов, гусей, турпанов и уток во множестве. Нечего и говорить, что это обилие водяной птицы разожгло аппетиты наших охотников, которые, сдав своих лошадей товарищам, не замедлили открыть ожесточенную пальбу, в особенности по кряковым уткам.

Они нас догнали, когда мы подходили уже к Чи-дао-гоу. Их трофеи состояли из десятка уток (Anas boschas, Dafila acuta) и одного экземпляра Nyroca ferruginea Gmel. для коллекции.

Чи-дао – такое же небольшое укрепленьице, как и Сяо-вань, но оно оказалось оставленным; равным образом покинуты были и близлежащие хутора. Только в одном из них мы нашли старика китайца, согласившегося продать нам несколько пудов камыша и просяной соломы. Чи-дао расположен на арыке, выведенном из р. Чи-дао-гоу; зимой же вода получается из колодцев: ее немного, она находится глубоко, но хорошего качества.