По теченью и против теченья… (Борис Слуцкий: жизнь и творчество)
Шрифт:
«— Как ты растолстел! Тебе нужно бегать по утрам.
— Бежать, — говорю, — практически некуда. Я бы предпочел остаться здесь. Надеюсь, это возможно?
— Конечно, если ты нас любишь.
— Полковник говорит — люблю.
— Любишь — так оставайся. Мы не против.
— При чем тут любовь? — сказал я. Затем добавил: — Любовь — это для подростков.
Лена встала, надела халат и спрашивает:
— Тебе чаю или кофе?» [336]
Этот текст Довлатова — не возражение на стихотворение Слуцкого. Это именно эхо, благодарное и сочувственное.
336
Довлатов С.
Глава двенадцатая
СЕМИДЕСЯТЫЕ ГОДЫ
В 1970 году Борис Слуцкий вместе с Булатом Окуджавой вели семинар на совещании молодых поэтов. Это было однодневное мероприятие, своеобразный «мастер-класс» для начинающих. В таком же «одноразовом» мероприятии участвовал Слуцкий и в 1975 году в Софрине. Тогда совещание молодых писателей продолжалось неделю, и все это время Слуцкий вел один из семинаров. Его участник Алексей Смирнов вспоминает:
«За музой Слуцкого стоял человек, внушавший абсолютную веру в то, что он никогда не обманет. В его походке, в том, как он держал голову, были прямота и горделивость, несовместимые ни с компромиссом, ни с маскировкой…
Он вел семинар, как прирожденный педагог ведет класс; как до тонкостей понимающий свое дело лоцман направляет корабль… Ершистая команда ловила каждую его реплику. Как бы ни схлестывались мнения, слово Слуцкого было решающим и непререкаемым. Он возбуждал полемику, дирижировал ею — буквально поводя руками в воздухе, он же завершал ее. Безапелляционность железного комиссара, его стремление к духовному диктату могли вызвать и вызывали внутренний протест; то обстоятельство, на каких людей делал он порой ставку, — настораживало, но “прозаизм”? “сухость”? “обыкновенность”? Ничего этого не было и в помине. Я видел перед собой великого книгочея, умницу и остроумца, мгновенно отзывавшегося на любое живое слово. То он поворачивался влево и делался серьезным, то откидывался назад и уже шутил. Вместе с тем обсуждавшиеся стихи — часто неловкие — становились не мишенью для насмешек, а предметом внимательнейшего слушания, обстоятельного разбора» [337] .
337
Смирнов А. Ближнее эхо // Борис Слуцкий: воспоминания современников. СПб.: Журнал «Нева», 2005. С. 462–463.
С 1972 года Борис Слуцкий стал вести собственный семинар.
У него в этом был небольшой опыт, но он помнил семинары О. М. Брика. У Слуцкого была великолепная школа, пройденная под руководством большого мастера Ильи Сельвинского. Но главное — Слуцкий хотел иметь учеников. Он не собирался растить последователей. У поэта «одноразового стиха» (И. Шайтанов) не может быть последователей — в худшем случае могут быть эпигоны.
О семинаре Слуцкого подробно рассказал один из его первых «семинаристов» Георгий Елин:
«Первоначально это был семинар “имени Евтушенко”, как называли его семинаристы. Евгения Александровича ввиду длительных
На двери комнаты, где собрались семинаристы на первое занятие со Слуцким, по иронии судьбы, висела табличка “Товарищеский суд”.
Во вступительном слове новый руководитель “обыграл” табличку. Вступительное слово запомнилось:
— Евгений Александрович попросил меня вести занятия в этом семинаре. Я согласился при условии, что буду заниматься два года, а не год, как хочет руководство. Для знакомства нам потребуется больше времени… сперва запишем тех, кто пришел сегодня. Потом придут еще люди. Отказывать не будем никому.
Меня зовут Борис Абрамович, а с вами познакомлюсь по ходу дела. Будем работать так, чтобы оправдать название этой комнаты, — пусть наши отношения станут действительно товарищескими, без права суда, но с правом труда.
Семинар, случалось, разбухал до 40–50 человек, но к зиме нас становилось около двух десятков.
— Вам, конечно, не терпится, — говорил Слуцкий, — поскорее обсудиться. Должен сразу огорчить: у нас это право надо заслужить. Походите годик, поучаствуйте в разговорах о стихах, а там видно будет.
После такой перспективы семинар быстро худел. Из тех, кто “походил годик”, а потом оказался в постоянном составе семинара Слуцкого на несколько лет, многие сегодня, кто ярче, кто скромнее, профессионально работают в литературе.
Семинарские занятия строились в общем-то традиционно. Очередной обсуждаемый заранее приносил и раздавал рукопись. Слуцкий настойчиво говорил о необходимости читать стихи глазами, не доверял впечатлению на слух. От выступающих требовал аргументированности каждого слова. Оценок и суждений типа “не понял”, “не понравилось”, “это плохо” не признавал. По ходу читки мог сделать замечание в паузе между стихами.
— Подлинного поэта всегда выдает эпитет. К примеру, у Смелякова есть проходные стихи, но нет ни одного, в котором не блеснул бы великолепный эпитет. И он может даже оправдать все стихотворение.
Слуцкий учил “прозванивать” каждое слово на чистоту звучания, быть бережным к поэтическим деталям.
Виктору Гофману сказал:
— Я догадываюсь, о ком вы пишете — о Татьяне Ребровой. Определение “египетские” к ее глазам вполне подходят, а вот почему “как две несхожие звезды”? У Ребровой глаза абсолютно одинаковые, здесь вы перестарались…
Главные уроки, преподанные нам Борисом Абрамовичем, были не только литературными. Он учил терпимости, такту, уважению к товарищам по литературному цеху… <Однажды> в стылый декабрьский вечер Слуцкий пришел на семинар с большим опозданием и не извинился, как бывало, не поздоровался… оглядел нас словно в недоумении.
— Сегодня мы похоронили Семена Кирсанова. Он был по-своему большим поэтом, и я прошу почтить его память вставанием. — И первым поднялся из-за стола. Мы сели, и он продолжил, ни на кого не глядя: — Вы можете любить или не любить поэта, но не уважать его не имеете права. И мне сегодня больно и обидно, когда никого из вас не видел на кладбище… Две недели назад я и на похоронах Смелякова никого из семинара не встретил, а это уже странно: Семченко и Гофман о нем написать не преминули… — И начал рассказывать о Кирсанове…