По ту сторону безмолвия
Шрифт:
— Ах, кретин? — Выронив иглу, мальчик приблизился ко мне, согнувшись, приняв борцовскую стойку. Он хотел вцепиться мне в колени и опрокинуть, но я обхватил его за бока и, оторвав от пола, перевернул — прием, от которого он всегда восторженно орал.
— Жулик! Несправедливо! Ты сильнее. Пусти!
— Да еще насколько сильнее, дурачина.
— Дурачина? Ну все, ты покойник!
Вися вверх тормашками, он обхватил меня за пояс и стал трясти изо всех сил. Потеряв равновесие, я заковылял с ним в руках через комнату. Мы оба смеялись. Он укусил меня за ногу, не сильно, но чувствительно.
— А
— В атаку!
Я ослабил хватку, чтобы он подумал, что я вот-вот его выроню. Он стиснул меня сильнее:
— Нет!
Добравшись до кушетки, я уронил на нее Линкольна, убедившись, что падать ему будет мягко. Лежа на спине и пыхтя, он тянулся ко мне пальцами, как щупальцами. Я рухнул рядом, и он схватил меня за голову. Мы боролись на полу, на кушетке, опять на полу. Я поддался ему и дал провести нельсон, затем вывернулся и захватил его самого. Однако надо быть осторожным, потому что дети очень чувствительны, когда дело доходит до борьбы. Одни хотят всегда побеждать, другие — терпеть поражение. Тут нужна дипломатия, и, если вы поведете себя неправильно, все может закончиться большой обидой. Линкольн любил ничью. Ему нравилось, когда его поборют, поднимут в воздух, держа за ноги, чтобы он мог вопить и брыкаться, но только ненадолго. Кроме того, он хотел, чтобы вы ненадолго оказались в его власти — ему обычно достаточно было захватить вас за шею, усесться на грудь или крутануть за нос. Возиться с ним было очень приятно еще и потому, что если он проводит захват, то никогда не пытается сделать больно. Довольно закряхтеть или вскрикнуть, и он моментально отпускает и извиняется, как сумасшедший. Не то, что Элвис, с которым я по настоянию Линкольна как-то раз имел глупость схватиться. Маленький гаденыш тут же заехал мне прямо по яйцам. «Случайно», конечно.
— Попался!
Линкольн висел, крепко вцепившись сзади в мою ногу, а я топал, как слон, по гостиной, ревя, как ревел бы, в моем представлении, раненый слон. Звуковые эффекты были неотъемлемой частью нашей борьбы.
— Смерть всем Би Хиз! — Он сильно шлепнул меня по заду.
— Что такое Би Хиз?
— Ты!
— Би Хиз навеки! — Я повернулся и, наклонившись, чтобы оторвать его, с маху стукнулся головой о висячую лампу. Удар, я схватился за голову, лампа качнулась и ударила меня снова. — Черт!
— Макс, ты цел? — спросил Линкольн испуганно.
— Да, да, цел. Нет, ты видел? Она два раза меня стукнула! Несомненно, ничего глупее со мной много лет не происходило — дважды о ту же лампу! Тут нужен большой талант!
— Покажи. Макс, у тебя кровь!
Я повернулся к стенному зеркалу и увидел над бровью густую струйку крови. Красочно, но ничего страшного.
— Все в порядке. Ты не принесешь мне из ванной мокрую салфетку и пластырь?
— Ты точно не хочешь поехать в больницу или сходить в аптеку?
— Нет, ранка неопасная. Просто принеси, что я просил, ладно?
Он ушел, и я снова исследовал себя в зеркале. Вот они, опасности борьбы с десятилетним мальчишкой. Тут мне пришла в голову идея.
— Линкольн, а куда ты положил булавку? — крикнул я. — Ту, что мы хотели использовать?
— Наверное, там, на столе. — Он вернулся, держа в руках махровую салфетку, с которой
— А то, что вот, приятель, моя половинка для побратимства! Теперь тебе осталось только уколоть палец и дотронуться до моей головы.
— Дотронуться до твоей раны?! Фу, какая гадость, Макс!
— Эй, я жду, брат. Думаешь, я порежусь где-то еще? Сойдет и так, и крови явно хватит. Ну-ка быстро найди булавку, и сейчас сделаем. — Я взял у него салфетку и пластырь и прижал ткань ко лбу.
— Нашел.
— Хорошо. Уколи себя в палец, только осторожно. Хватит одного больного.
— А ты мне не поможешь? Я немного нервничаю.
— Линк, не хочешь, не надо.
— Нет, нет, хочу! Просто не хочется самому колоть себе палец, понимаешь?
— Ладно, иди сюда. Дай мне. Протяни руку.
— Будет больно? — Сощурившись, он смотрел, как я взял булавку.
— Нет, раз — и…
— Ой! Ты не сказал, что уколешь так быстро! Дай посмотреть. Ух ты! Гляди, кровь! Мощно!
— Погляди на мою голову! Ну и кому, по-твоему, кому хуже?
— Ты что, правда, думаешь, что мне надо дотронуться до твоей головы? Рана ведь глубокая.
— Не думаю, что ты заразный. Ну, давай. Что надо говорить? «Клянусь кровью, я женюсь на тебе»?
— Очень смешно, Макс. Ты просто гад.
— Благодарю. — Я промокнул лоб салфеткой. — Как насчет «Кровь на крови, братья по оружию»?
— Так называется альбом DireStraits. Погоди, придумал! Как насчет «Би Хиз навеки»?
— Тебе не кажется, что звучит слишком похоже на «Би Джиз»?
— Нет, Би Хиз! Как я тебя назвал, когда мы боролись.
— Раз тебе нравится, пусть будет так.
Он облизнул губы и медленно протянул руку к моей голове.
— Ладно. Одновременно говорим «Би Хиз навеки». Хорошо? Я сосчитаю до трех, и, как только дотронусь, хором говорим. Ладно? Ну, раз-два-три. — Он коснулся уколотым пальцем моего окровавленного лба.
Кровь на крови.
— «Би Хиз навеки!» Эй, Макс, говори. Ну же!
Лили сплавила Линкольна на выходные к Элвису. Взяла на работе отгул и приготовила нам изысканно-экзотический ужин. Надела новое платье. Потом занималась со мной любовью — бурно, восхитительно, по-новому. Когда мы закончили и лежали в темноте на спине, соприкасаясь лишь пальцами, она заплакала. Такое пару раз уже случалось с ней после секса, и я лежал тихо, поглаживая пальцем ее руку.
— Я должна сказать тебе кое-что, Макс. Что-то очень плохое, и мне очень страшно, но я знаю, что должна рассказать.
Она повернулась и скользнула ближе ко мне. Наверное, она смотрела мне в лицо, но в комнате было так темно, что я не мог ничего разобрать. Казалось, Лили прижимается ко мне то ли, чтобы собраться с силами, то ли, чтобы запечатлеть что-то в памяти на случай, если то, что она сейчас скажет, разведет нас навеки. Она застыла, не произнося ни слова. Я молчал и не шевелился. Наконец Лили надрывно и горько застонала, прошептала «Боже» и отодвинулась. Но руку мою не выпустила, потянула к себе на грудь, поцеловала, прижала к щеке и поцеловала снова.