По ту сторону черной дыры

Беразинский Дмитрий Вячеславович

– Каждый из наших знает, какая у него кровь. У них она вышита на груди, – подполковник подозвал Волкова и указал на клапан его нагрудного кармана, где красовалась нашивка «II +», – если ввести кровь не той группы, то человек погибнет.

– Разве кровь разная? – недоверчиво спросил комтур.

– Кровь бывает восьми видов. Или четырех? Нет, восьми! Понимаете, я не в курсе таких тонкостей – на это есть доктор.

– Вы так много знаете… – начал Зигмунд де Вульф, – иногда кажется, что вы не простые люди…

– Обычные, самые обычные,

Зигмунд, – сказал Волков, – можешь мне поверить!

Переводчик хотел что-то возразить, но в этот миг из-за угла показался майор Булдаков, волочивший за шиворот какое-то существо. Бедняга раньше был братом Юргеном. Нынче почти ничего не напоминало в этом идиоте жестокого и подлого рыцаря. Поседевшая голова его тряслась, глаза описывали нелепые орбиты, рот, с которого непрерывно капала слюна, совершал хватательные движения. Большой палец левой руки был засунут в правую ноздрю, в которой что-то неприятно чавкало и хлюпало, а правой рукой он отгонял воображаемых мух.

– Ему бы в Могилев на воды, – сообщил майор, – а он девушек насилует. Нехороший человек.

– Что вы ему сделали, Палыч? – гадливо оглядев эту пародию на человека, спросил Семиверстов, – помимо прогулки в «кабриолете» и «домика ужасов».

– Каждый бюргер жаждет знать, как его по маме звать, – нейтрально ответил Булдаков, – я этого головореза недоделанного заставил спрыгнуть с парашютом. Вместе со мной, разумеется.

– Извращенец! – прокомментировал подполковник.

– Результат налицо! – подчеркнул Олег Палыч.

– Глаза бы мои не глядели на это лицо, – покачал головой Семиверстов, – узнают ли его остальные, вот в чем вопрос!

– Узнаете брата Юргена? – спросил Булдаков у Зигмунда.

– Узнаю! Узнаю брата Юргена! – ехидно воскликнул Волков, – за остальное не скажу, но улыбка евонная!

– Ге! Ме! – замычал экс-крестоносец и строго посмотрел на бывших «однополчан».

– Он, сволочь! – заявил комтур, – только как везти его прикажете? Что сказать магистру?

– Скажете, что пошел по нужде в лес во время привала, а вернулся уже такой. Сперва что-то мямлил, а затем стал только мычать, – предложил Булдаков.

– А вдруг он все вспомнит? – сомневался граф. Волков засмеялся.

– Вспомнит, и начнет рассказывать про безлошадные повозки и летающие башни! И только не говорите мне, что ему поверят!

– Скорее небо упадет на землю, чем наш магистр поверит в подобную галиматью, – подтвердил переводчик, – но это значит, что не поверят и нам.

– А вы молчите. Хитро щурьтесь и молчите! А этого товарища привяжите к лошади, наденьте слюнявчик, – продолжал извращаться Булдаков, – только не вздумайте давать ему меч – порежется!

– Я иногда плохо понимаю ваш юмор, – сказал граф, когда Зигмунд перевел ему, – прошу прощения!

– Товарища майора Булдакова иногда даже не понимает его супруга, – отвечал сам Олег Палыч, – меня вообще, на земном шаре понимают лишь два человека.

– Два? – посмотрел на него начальник штаба.

– Ладно,

уговорили! Три! – примирительно поднял вверх руки бравый майор, – но это – все!

– Что такое «земной шар»? – полюбопытствовал переводчик.

– Хренотень такая, – ответил уклончиво Семиверстов, не имевший ни малейшего желания читать сейчас популярную лекцию по астрономии, – приедешь через годик в гости, объясню.

– Приедем! – торжественно пообещал фон Гольц.

«Куда вы нахрен денетесь!» – подумал Андрей Волков.

Рыцари решили немедля отправляться в путь. Состоялось быстрое прощание. День явно был смазан отвратительным поступком брата Юргена. Последний, сидя на крупе лошади, благосклонно наблюдал за процедурой привязывания собственных конечностей, и вопил на немецком о храбрости кентавров. В таком положении он напоминал «Генри Пойндекстера», только на плечах у него болталось некое подобие головы. Но ее нынешние функции заключались в поглощении пищи и пускании слюны, обильные хлопья которой висели по бокам лошади.

Крестоносцы были щедро одарены и отпущены с миром.

– Ишь ты! Целую коробку сигнальных ракет взяли, десять ящиков тушенки и упаковку цветных карандашей! – возмущался майор Горошин, – им бы щетины с солью навздогон, да майора Галкина в проводники!

– Возлюби ближнего своего! – наставительно сказал отец Афанасий, также принимавший участие в церемонии прощания.

– Я их так люблю, что не колеблясь облил всех напалмом! – буркнул замполит. Подошел Булдаков.

– О чем тут мистер Альтернатива распространяется? Небось, о ненависти к коварным фрицам?

– Да нет, – возразил игумен, – мы о любви к ближнему толковали.

– Любовь и наш замполит – две разнополярные вещи. Он даже сам себя не любит, и зеркало у него в комнате заплевано.

– Знаете, майор Булдаков! – вспылил Горошин, – не будь вы так чертовски сильны, я бы вам надавал затрещин!

– Так сходите и нагрубите маме! Очень помогает, говорят, – предложил Олег Палыч.

– Братья, не надо ссориться! – возвел очи к небу игумен.

– А мы и не ссоримся, – пожал плечами Булдаков, – так, легкая пикировка. Мне, собственно, пора. Нужно зайти в медчасть – там мой «орел» над девкой чахнет.

Оказалось, над девкой чах не только Вовка. Этой же ночью в карауле свел счеты с жизнью и Виталик Петренко. Он последние несколько дней ходил бледной тенью с воспаленными глазами, почти не ел и ни с кем не общался. В военном билете наискосок было начертано: «Уволился на тот свет, с которого явился. Привет, Наташка!»

Хоронило горемыку почти тысяча человек. Норвегов плевался про себя и кусал губы. Горошин старался не попадаться командиру на глаза и правильно делал – под настроение ему могли вставить по самый пропеллер. Надо отдать ему должное, замполит понимал, что это камешек в его огород. Здесь, на окраине военгородка, было отведено место под кладбище, и первая могила неустанно напоминала о конце пути «в никуда».