По ту сторону добра
Шрифт:
Той же ночью Коваль убедился, что его размышления имели основания: банда Сифона пыталась ограбить сберкассу в другом конце города…
…Вскоре подполковник поднялся на гору, миновал студенческое общежитие. Прохладный ветерок с Днепра подул в его разгоряченное лицо. Наконец около старого четырехэтажного дома, расположенного на площади — в нем помещалось Управление внутренних дел, суд и другие административные учреждения города — у Коваля все четче стали определяться вопросы, на которые он пока еще не находил ответа.
Почему Джейн так упрямо не хотела писать заявление? Почему отказалась ехать на экспертизу? Конечно, следы насилия можно установить и завтра. Они не исчезнут за одну ночь.
Но почему?
Пожалела
Дмитрий Иванович пошел медленнее. Задумался о психологии девушки из чужого мира, которая привыкла к легкой жизни, привыкла удовлетворять все свои прихоти.
Подполковник перенесся мысленно в далекий Лондон — он представлял его только по книгам и кинофильмам — и словно увидел там Джейн, которая прогуливается вместе со своим женихом Генри в зеленом благоустроенном парке, каких так много в английской столице. Генри представился ему худощавым англичанином в добротном костюме, с лакированной тростью в руке. Лицо продолговатое, немного бледное, серые глаза уверенно осматривают встречных, нос с горбинкой и ямочка на подбородке подчеркивают твердость характера. Джейн рядом с ним похожа на розовую куколку. Такой, подумал Коваль, действительно не будет долго ждать невесту. Потом Дмитрий Иванович прошелся вместе с ними в магазин к ювелиру, где Генри купил Джейн украшения, — он видел на шее у девушки колье — подарок жениха.
Подполковник привык изучать всех людей, так или иначе связанных с расследуемым им событием. Не только самих людей, а и среду, в которой они живут, их связи… Однако в случае с Томсонами он был лишен такой возможности, и это усложняло расследование. Правда, к главному событию, которым он занимался, сын туманного Альбиона Генри никакого отношения не имел… Вот только эта беда с Джейн! Кажется, преступление Струця отодвинет на второй план отравление Залищука…
«Нет, такая, как Джейн, не сможет во имя какой-то абстрактной жалости простить преступнику, растоптавшему ее честь… В таком случае почему же она отказалась писать… Мы толком и не знаем, в чем преступление лейтенанта. Изнасилование? Или только попытка? Нападение с преступной целью?.. Ни одно, ни другое еще не установлено. Даже потерпевшая не говорит прямо об этом… Допустим, что ей неудобно было о таком рассказывать мне, естественная девичья стыдливость. Но ведь и заявления не захотела написать…»
С такими противоречивыми мыслями Дмитрий Иванович подошел к подъезду Управления внутренних дел. Заметив его, часовой у входа козырнул. Подполковник механически поднес руку к голове и, вспомнив, что не в форме, опустил. Остановился. Несколько секунд постоял так, лицом к лицу с часовым, и вдруг вместо того, чтобы подняться по ступенькам и войти в здание, направился через дорогу в небольшой скверик, который находился между Управлением и жилыми домами. Сел там на массивную каменную скамью и задумался.
«Действительно, очень странно… Наверное, я погорячился, — упрекнул себя Коваль. — Меня так ошеломила эта история с лейтенантом. Погорячился и забыл об элементарных вещах. Все же не откладывая нужно было установить: «А был ли Иван Иванович?» — Подполковнику припомнилась пьеса Назыма Хикмета под таким названием. — Установить наличие преступления и допросить лейтенанта… В этот раз я сделаю иначе. Сначала поговорю со Струцем, а потом займусь экспертизами. Во-первых, он еще, естественно, не обвиняемый и, во-вторых, никто пока не лишил его звания лейтенанта милиции. Но не сейчас же, уже позднее время… Потерплю до утра, когда Струць появится в райотделе. Лейтенант никуда не исчезнет, и применять к нему такую предупредительную меру, как задержание, нет нужды…»
Коваль поднялся со скамьи и направился к остановке троллейбуса.
Заснуть этой ночью Коваль долго не мог.
Чтобы не мешать Ружене, взял подушку и отправился в свой кабинет, где по старой холостяцкой привычке улегся на диван…
7
Перед Ковалем сидела женщина в коротком вылинявшем платье, едва прикрывавшем колени. Сначала сухо, а потом, разговорившись, уже более живо отвечала на вопросы.
Мысль о том, что девушка хочет броситься под поезд, появилась у нее, стрелочницы, когда увидела, как та, взлохмаченная, расхристанная, нервно ходила вдоль насыпи.
— Вы можете указать время? — спросил Коваль, записывая ее слова.
— А как же! — обрадовалась стрелочница подвернувшемуся случаю помочь милиции. — Пять минут десятого, двадцать один ноль пять, ну в крайнем случае ноль шесть.
— Вы так точно заметили время?
— А как же! В двадцать один тринадцать проходит электричка. И девушка, вероятно, собиралась броситься под нее.
— Она знала расписание электричек на вашем участке?
— Конечно нет. Это я сама так соображаю. Миновав незнакомку, я сделала еще несколько шагов и оглянулась. Оглянулась и она. Это мне не понравилось. И с этого момента я не спускала с нее глаз. Двинулась следом на некотором расстоянии, потом спряталась за деревом. Девушка села на насыпь и, плача, стала поправлять на себе одежду.
— Еще было видно?
— А как же! Смеркалось. Но рассмотреть можно было… Поняв, что я за ней слежу, девушка накричала на меня. Я догадалась, что она иностранка, так как путала наши слова с какими-то непонятными. Не обращая внимания на ругань, я подошла и стала ее утешать. В ответ девушка вдруг расхохоталась как ненормальная. А когда донесся шум электрички, вскрикнула и бросилась вниз по насыпи. — Женщина вздохнула и на секунду умолкла. — По шуму вагонов я поняла, что электричка вот-вот появится из-за поворота. Тогда и я сбежала на полотно, чтобы сигналами остановить ее, потому что та дуреха уже была на рельсах. Машинист меня заметил, тормознул, аж рельсы заскрипели. Несчастье случилось бы, если бы я не оттолкнула ее в сторону. Машинист все время давал гудки, но мы уже были не на полотне, и электричка миновала нас. Пока электричка приближалась, девушка вырывалась из моих рук. — Женщина потерла левое плечо. — До сих пор болит, так она меня ударила! А потом, когда электричка прошла и я ее отпустила, побежала по направлению к городу… Какой-то сукин сын довел девку до беды и удрал…
— Как вы узнали об этом?
— Она же через несколько минут возвратилась к моей будке: или снова надумала под поезд, или, может, заблудилась, потому что стемнело. Я ее на путях и встретила.
— Одну?
— А как же! Одну. Привела на пост, дала воды, отряхнула с нее пыль и землю.
— Как вы узнали, что «какой-то сукин сын довел девку до беды и удрал»? — Коваль специально повторил дословно выражение стрелочницы.
— А она сама рассказала.
— Вы ее расспрашивали?
— Нет. Она сначала ничего не говорила. Но когда я хотела позвонить в милицию, чтобы за ней приехали, стала умолять отпустить ее к матери в гостиницу. Сказала, что она из Англии и что у нее будут крупные неприятности, если в эту историю вмешается милиция. Она тогда долго не сможет вернуться домой, где ее ждет жених. И еще сказала, что у нее больная мать, которой врачи запретили волноваться. Я была очень сердита. И не только потому, что, бросившись под поезд возле моего поста, она и мне причинила бы большие неприятности. Меня возмутило и другое: молодая красивая девушка и не дорожит жизнью! Но она так просила пожалеть ее, пожалеть мать, так просила! И в конце концов я уступила.