По ту сторону двери
Шрифт:
1993
Звонок прозвенел с последнего урока, но в этот день я не спешила покинуть школу. Я видела, что Костя ждал меня на своем посту. Мои одноклассники уже разошлись. А я все сидела, прижав колени к груди, под подоконником, слева от парадной входной двери. Я размазывала по лицу сопли и слезы, закусывала губу, чтобы не издавать ни звука и не привлекать к себе внимания. По моим ощущениям, просидела я так уже очень долго. Холл опустел. Уборщица начала мыть пол. Хлопнула входная дверь. Послышались шаги. В поле моего зрения появились белые кроссовки. Я узнала их. Поэтому спрятала лицо, утыкаясь лбом в колени.
– И чего ты
Я ненамеренно всхлипнула и еще сильнее закусила губу. Почувствовала металлический привкус во рту. Костя провел пальцем по моей покрасневшей скуле и тихо спросил:
– Что случилось, синица? Кто это сделал? – его голос обманчиво холоден. Я знаю, что он начинает так разговаривать, когда очень зол. Он протянул руку и погладил меня по волосам, по спине. – Просто скажи…
И тут меня прорвало. Я затараторила не в силах остановиться:
– Это все Танька и ее подружки. У нас в классе есть девочка Люба. У нее мама сидит в тюрьме, а папа пьет. Люба – старшая из семи детей. Она работает, чтобы их кормить. В школу приходит, когда получается. Из-за того, что денег совсем нет, она одевает в школу то, что носит дома. Прошлым летом она пришла на отработку практики босиком, потому что обуви не было. Но она такая умная! У нее потрясающая память! Ей достаточно один раз прочитать текст любого объема, чтобы рассказать его потом слово в слово. Сегодня на литературе она «Кому на Руси жить хорошо» Некрасова наизусть читала перед всем классом. Это было потрясающе! Совсем как в театре! Класс сначала посмеивался над ней, а потом словно замер. Люба читала очень эмоционально, такое ощущение, что она проживала каждое слово. Минут через 10 она начала плакать, у меня стоял ком в горле, у Ларисы Геннадьевны слезы выступили на глазах, некоторые девочки в классе шмыгали носом. Учительница остановила Любу – та плакала уже сильнее, – и отправила ее в туалет умыться. Ей поставили 5 сразу за четверть. После уроков Танька выловила Любу в коридоре и начала над ней смеяться, грубо шутить про плаксу, про то, какая Люба нищая и жалкая, что она всех только позорит и в любом случае школу не закончит, а отправится вслед за матерью за решетку рано или поздно или валяться под заборами, как отец. Я вступилась за нее. Мне было очень страшно, но больше никто не хотел. А Люба просто стояла и молчала, как будто и не слышала Таньку. Меня все это очень разозлило. Ведь так нельзя. Люба не виновата ни в чем. Она наоборот делает то, что не смогли сделать взрослые. Она кормит семью и несет за нее ответственность. А ведь ей всего 13, – слезы катились по моим щекам, горло перехватывало от обиды. Костя очень внимательно слушал, нахмурив брови и сжав челюсть. – Тогда Танька переключилась на меня. Она начала меня поддевать, что меня опять возле школы мой женишок-зэк ждет. Что ты по малолеткам, а я влюбленные уши развесила и выполняю любые твои прихоти. И что я ш… – Костя не дал мне договорить, закрыв ладонью мой рот.
– Никогда даже не произноси вслух подобные вещи. Тем более, о себе. У этой Таньки рот такой же грязный, как ее мысли и душа. На пачкайся. Она разводит тебя на эмоции. Она питается ими. А ты позволяешь. Эмоции – это слабость. Ни один человек никогда не должен догадываться что на самом деле ты чувствуешь. Даже если ты рыдаешь внутри или тихо умираешь от боли. Голова – холодная, сердце – горячее. Не наоборот. Я бы на твоем месте ей нос разбил. Но ты девочка…
– Я и разбила, – пробурчала под нос я. – Но потом они налетели на меня вчетвером: оторвали рукав у блузки, выдрали волосы и щеку поцарапали. А когда нас разнимал учитель, сказали, что это я на них набросилась. Что обзывала и драться полезла. Их больше, им поверили. Маму в школу вызывают.
– Что удар держать умеешь и что вступилась за одноклассницу – молодец. Я тобой горжусь.
Я с недоверием посмотрела Костику в глаза.
– Правда?
Он усмехнулся в ответ:
–
– Валентина Дмитриевна, завуч. Старая грымза… – поморщилась я.
– Вот здесь я с тобой не соглашусь. Очень хороший педагог. Плохо, что она, не разобравшись, тебя обвинила. Она уже ушла?
Я покачала головой.
– Я видела, как она уходила в свой кабинет, когда все разошлись.
Костя протянул руку и помог встать на ноги. Увидев болтающийся рукав и брешь там, где еще недавно была пара пуговиц, недовольно покачал головой. Расстегнул большую сумку, висящую у него на плече, и вытащил оттуда белую футболку.
– У меня сегодня физра была. На, держи, иди в туалет переоденься. Она может и не очень свежая, зато целая. Не будешь свой живот светить налево и направо. А я пока к Валентине Дмитриевне схожу.
Зайдя в туалет, я уткнулась носом в футболку Кости: она пахла им, его одеколоном, сигаретами и чем-то еще. Я нежно погладила ткань. Затем начала переодеваться.
Костя ждал меня у гардероба, когда я вышла из туалета в его футболке. Увидев меня, он хохотнул:
– Теперь у тебя есть новое платье, – забрал у меня номерок, получил мою куртку у оглядывающей его с подозрением вахтерши, и протянул ее мне. – Одевайся быстрее, нам еще домашку твою разбирать и рукав пришивать на место.
Я так и не узнала о чем был разговор между Костиком и Валентиной Дмитриевной, но на следующий день сказали, что маме нет необходимости приходить в школу, а Таньку и ее подружек вызывали к директору. Я видела, когда вся их компания выходила из его кабинета. Танька сверкнула гневным взглядом в мою сторону, но не сказала ни слова.
С Костей мы в тот вечер разобрали домашние задания по всем предметам. А потом он еще час чинил мою блузку: пришил рукав и пуговицы, и даже погладил ее. Сгорая со стыда, что он шьет лучше, чем я – девочка, я поклялась себе научиться так же. Данное себе обещание я сдержала.
2014
Утро не задалось с самого начала. Во-первых, я проспала. Будильник отчего-то решил сегодня взять выходной, и я встала почти на час позже. Во-вторых, собираясь наспех, я уронила линзу, и она укатилась куда-то под ванну. Времени искать не было. Пришлось доставать из шкафа давно забытые очки. Времени на выпрямление и укладку волос тоже не оставалось. Пробежавшись расческой по непокорной гриве, я смотала пряди в жгуты по бокам и заколола их сзади. Завтрак так и остался в холодильнике.
– Опаздываете, Елизавета Владимировна, – встретил меня в моем кабинете Константин Викторович. Подняв на меня глаза от папки с документами, он присвистнул, – вот это преображение!
Он поднялся мне на встречу.
– А я все гадал, куда ты подевала свои огненные кудри. До сих пор помню, как приходя со школы, ты расплетала свои косички и на твоей голове мгновенно загоралось огненное зарево из непослушных кудряшек, – он широко улыбнулся, прихватив пальцами один мой локон и потянув его вниз. Лишь на мгновение прядь распрямилась – и тут же свернулась по спирали, подпрыгнув вверх. Костя хохотнул. И посмотрел на мои глаза, – боже! Сегодня день ностальгии, не иначе. Я помню твои очки! Они были такой же формы. Только левая дужка была на изоленте. Я сам ее чинил, когда ты однажды принесла очки по частям после физры. Те очки делали твои глаза просто огромными.
– Именно поэтому сразу после выпускного в школе я перешла на линзы. И надеялась, что уже больше никогда не вернусь… вот к этому, – я очертила контур лица. Не хватало только брекетов, и мой школьный образ был бы завершен. Выражение глаз Кости было непередаваемым.
– Но ты была такой милой! – его брови взлетели вверх. – Пушистый одуванчик с большущими глазами за стеклами очков.
Я болезненно поморщилась. Он тихо засмеялся.
– Предлагаю все-таки заняться твоей домашкой… То есть нашей документацией! –он засмеялся. И я, не сдержавшись, хлопнула ладошкой по его плечу. Смех стал громче.