По ту сторону Гиндукуша

Баширов Андрей Львович

Икрам Захид, как и ожидал Андрей Васильевич, не стал скромничать и битых полчаса расхваливал руководство Пакистана и лично господина премьер-министра за их вклад в освобождение советского пленного. При этом, правда, он тактично не заострял внимания на том досадном факте, что Шарифов целый год просидел именно в Пакистане.

Андрей Васильевич неприязненно разглядывал Икрама, который, закончив говорить, встал в сторонке и чинно сложил руки на толстом брюхе. Ему вспомнилось, как во время своей

недавней поездки в Союз, попав на экскурсию в монастырь в Загорске и не подозревая, что сопровождавший его русский понимает урду, Захид вместе со своим помощником издевался над ликами русских святых, объясняя их изможденный вид болезненным пристрастием к водке.

Следующим слово взял Ахмад Саид, один из главных исламских вождей страны, который заговорил так, будто читал пятничную проповедь в соборной мечети. Возводя очи, задирая руки и козлиную бороду к потолку, Ахмад страстно, временами срываясь на крик, убеждал собравшихся, что победа над нечистыми русскими завоевателями в Афганистане объединяет в едином порыве к джихаду мусульман всего мира.

Едва удерживаясь от смеха, Андрей Васильевич толкнул локтем Анвара.

— Погоди, сейчас старый хрыч чего-нибудь отмочит.

— Да уж, у него не заржавеет, — кивнул Анвар.

Ахмад и впрямь не подкачал. Обведя публику мутным от религиозного пыла взором, он закончил свою речь словами:

— Верьте мне — недалек тот день, когда зеленое знамя ислама, знамя нашего пророка — да пребудет его душа в мире — вознесется над стенами мирового оплота безбожия, над русским Кремлем!

— Пути Аллаховы неисповедимы, посмотрим еще, что и где вознесется, — проворчал Андрей Васильевич. — Пленного-то будете отдавать или нет?

Пакистанцы и сами сообразили, что действо слишком затянулось. К Шарифову и его отцу подошел представитель Раббани, пожал им руки, похлопал по плечу и преподнес в подарок — на добрую память о моджахедах — по маленькому молитвенному коврику.

Церемония завершилась. Виктор Иванович встал и направился к таджикам.

— Поздравляю вас, теперь все это для вас позади. Уже завтра будете дома. Знаете что — поедемте сейчас в посольство, попьем чайку, поговорим. Согласны? Ну вот и прекрасно, поехали.

* * *

Посол пригласил таджиков за круглый столик, стоявший у стены, которую украшал огромный бурый гобелен с эмблемами русских городов и неразборчивыми голубыми надписями. Андрей Васильевич, Анвар и советник Сидоров, также принимавший участие в освобождении Шарифова, уселись за другой.

— Расскажите нам, что вам пришлось испытать в Афганистане? — попросил посол. — Как вы попали в плен, где вас афганцы держали и так далее.

Шарифов поставил чашку с чаем на стол и стал неторопливо рассказывать.

— Как в плен

попал? Совсем быстро, даже понять ничего не успел. Выехали мы из Торгунди, ребят на блокпосту сменить. Я на броне БТР сидел. Только от города отъехали, как нас из минометов стали обстреливать. Я от взрыва упал на дорогу, потом вскочил и за скалу бросился, чтобы укрыться. А тут опять взрыв. Мина рядом упала, и меня прямо в голову камнем ударило. Вот сюда. — Шарифов показал на глубокий шрам на голове и вывороченный из орбиты правый глаз. — Дальше я ничего не помню, очнулся уже у афганцев.

— Ну и как они с вами обращались?

— Да ничего, нормально. Кормили, правда, очень плохо, но у них у самих еда не всегда бывает. Перевозили меня несколько раз из одного места в другое, а в прошлом году привезли в Пешавар и Раббани продали.

— Так тебя не его люди взяли? — спросил Анвар.

— Нет. Есть там такой командир из местных — Азиз, он никому не подчиняется. Он тогда у Торгунди действовал, его моджахеды меня и взяли.

— А потом что было?

— Потом я рядом с Пешаваром сидел, в лагере афганских беженцев. Ко мне некоторые афганцы совсем хорошо относились, и я от них узнал, что до Исламабада всего сто шестьдесят километров.

— Сто семьдесят четыре, — поправил Анвар.

— Да, до посольства очень близко, а как туда попасть? Я об этом все время думал и никак не мог решиться. Если бы они меня поймали… Потом этот Мартин меня разыскал, предложил письмо домой послать. Я тогда и сообразил на конверте про афганского врага написать. Остальное вы сами знаете.

Посол и Анвар продолжали задавать вопросы, а Андрей Васильевич молча слушал, искренне сопереживая рассказу Шарифова.

Сквозь речь таджика до слуха Андрея Васильевича донеслось тихое, но настойчивое почавкивание. Он скосил глаза на сидевшего рядом Сидорова, который торопливо жевал, то и дело простирая руки к выставленному на столе угощению. Сидоров смел несколько бутербродов с икрой, похрустел орехами, попробовал винограду, быстро освободил от кожуры и затолкал в рот банан, потом еще, съел одну конфету, другую, зашуршал фантиком третьей… Кадык его ходил вверх-вниз, вверх-вниз, аккуратные губки вкусно причмокивали, очечки поблескивали.

«Дорвался! — подумал Андрей Васильевич. — Жрет так, будто только что из голодной губернии. Хоть бы таджиков постеснялся. Ну, жадный ты, дома деньги на еде экономишь, стоимость трехлитровой кастрюли борща до последнего цента рассчитал, на все посольство этим прославился, но совесть-то надо иметь».

— Андрей! — оторвался от еды Сидоров. — Надо бы угощение обновить, правда? Позвали бы официантку, она, наверное, на кухне.

— С меня хватит, — сухо ответил Андрей Васильевич.