По ту сторону китайской границы. Белый Харбин

События, развернувшиеся летом 1929 года в Харбине, имели своим последствием возникновение серьезного и длительного советско-китайского конфликта, надолго приковавшего к себе внимание всей советской общественности. Каждый день приносил с собою все новые и новые подробности этих событий, и то естественное возмущение, которое они вызывали в каждом советском гражданине, невольно возбуждало в читателе коротеньких газетных сообщений о них живой интерес к той обстановке, на фоне которой эти события разыгрались и приобрели такой своеобразный колорит.

Почти с самого начала этих событий стали поступать сведения о чрезвычайной активности и даже непосредственном участии в них находящихся в Китае, и в частности в Харбине, белогвардейских элементов,

а затем даже и о неоднократных попытках быстро сформировавшихся белогвардейских банд вторгнуться на территорию СССР. Те же сообщения систематически констатировали массовые аресты, избиения и даже убийства советских граждан в Харбине и на линии КВЖД, полный развал на дороге, стремительное падение китайского доллара, закрытие банков, торговый кризис, повальное бегство значительной части мирного населения со всей линии КВЖД в Харбин, а оттуда — на юг, развал в китайских войсках и наконец крайнее усиление деятельности хунхузов.

Вся совокупность этих довольно разнообразных явлений остается в конце концов не вполне понятной для каждого, не имеющего хотя бы приблизительного представления о той обстановке, в которой возник советско-китайский конфликт и на фоне которой он развернулся и вылился в определенные формы.

Предлагаемые очерки отнюдь не претендуют на полноту и законченность отображения этой обстановки. Наоборот, это подчас случайные и не вполне систематизированные наброски того, что отпечатлелось в памяти автора за время его пребывания в Китае и Харбине. В связи с этим из них даже намеренно устранены всякие попытки что-либо объяснить, установить полную причинную связь событий. Но тем не менее они дают общее представление о той атмосфере, в которой в течение последних пяти лет пришлось жить и работать на КВЖД советской части ее управления, и могут дать ключ если не к полной расшифровке развернувшихся событий, то во всяком случае, к более полному и более верному пониманию породивших их условий, внутренней связи между отдельными их моментами и их общей значимости.

В наши дни Харбин производит чудовищно странное впечатление. Когда вы попадаете в этот город, вы как-то почти не чувствуете себя за границей. Кругом — русские лица, вы слышите почти исключительно русскую речь, на улицах магазины с русскими вывесками, во всех углах города — православные церкви, даже на углах улиц то тут, то там торчат типичные старые русские „городовые“ в несколько обновленной китаизированной форме. Только мелькающие на каждом шагу китайские физиономии и костюмы напоминают вам о том, что вы находитесь на территории суверенного Китая. И тогда начинает казаться, что весь этот город случайно вырвали из какого-то далекого дореволюционного российского захолустья, искусственно пересадили на чужую почву, отрезали границей от территории и от истории породившей его страны, привили ему какие-то нелепые ростки самого банального и пошлого современного американизма с его фокстротами, сода-виски и чавкающими за каждым ресторанным: столиком бизнесмэнами, да так и оставили в таком анахроническом состоянии совершенно противоестественного соединения самых разнообразных и плохо сливающихся в единое целое элементов.

Все это однако так только до тех пор, пока мы подходим к этому городу в трафаретно-национальном разрезе и делим его элементы на „русский“ и „нерусский“. Но если от этих понятий мы отойдем в сторону живой современности и подставим вместо них понятия „советский“ и „несоветский“, то картина немедленно резко изменится, и окажется, что в этом русском городе, как будто вынырнувшем из тьмы ушедшей в область истории дореволюционной эпохи, нет ничего подлинно советского кроме нескольких тысяч русских рабочих, сравнительно небольшой группы советских работников, нескольких филиалов советских торговых и промышленных предприятий и Советского генерального консульства. Все остальное, что но внешнему виду кажется „русским“, — это остатки беженской накипи Дальнего Востока, это та плесень, которая была смыта волной революции с бесконечных пространств старой России и теперь смрадно догнивает в харбинском тунике.

Харбин полон беженцами, или, как их принято сейчас называть, эмигрантами, самых разнообразных типов.

Здесь есть тот панический обыватель, который десять лет назад бежал, не отдавая себе точного отчета в том, почему он это делает, бежал просто потому, что все бежали, и потому, что страшно и странно было оставаться, когда все почему-то бегут. Добежав до Харбина, он опомнился, расслоился и разложился: частью ушел в какие-то мелкие спекуляции, частью оброс местным мохом и приспособился, забыв о своей прежней жизни и превратив Харбин в свое новое отечество, из которого ему никуда не хочется ехать, частью потянулся даже назад. Этот обыватель в подавляющем большинстве своем совершенно аполитичен, не держит никакого камня за пазухой, и только страх пережитого, страх перед неизвестным да злобное шипение местной белой прессы заставляет его сплошь и рядом держаться в стороне от всего советского или даже мечтать о политической реставрации.

Другой тип беженца-эмигранта — это бывшие люди, те, которых революция и Октябрь свалили с каких бы то ни было, хотя бы самых маленьких, высот. В этой категории людей можно встретить и бывших предводителей дворянства и бывших колчаковских министров; профессоров

с убеждениями и без таковых; адвокатов, имевших крупную практику; видных когда-то общественных деятелей всевозможных направлений, оставшихся не у дед после победы Октября; занимавших положение царских чиновников и помещиков, выбитых революцией из своих насиженных „дворянских гнезд“, закопавших в таинственных углах своих столетних запущенных садов остатки фамильного серебра и превратившихся в голых людей на голой земле. Эти тоже успели уже приспособиться, разложиться и расслоиться. Часть из них превратилась в мелких дельцов-спекулянтов в самых разнообразных закоулках жизни, другая — просто опустилась на смрадное харбинское дно, третья — сохранила в полной неприкосновенности всю свою прежнюю озлобленность против революции и ненависть к тем, кто вынес ее на своих плечах, и превратилась как бы в идейную головку продолжающей оставаться активной части антисоветской эмиграции. Этот сорт людей неустанно брюзжит, шипит и клевещет, стараясь действовать, чтобы не умереть окончательно политически. Он возглавляет всевозможные белогвардейские организации, издает антисоветские газеты, устраивает антисоветские и фашистские демонстрации, заказывает раза два в год панихиды по Николае II и недавно еще выражал в многочисленных телеграммах, посылавшихся обязательно „от имени угнетенного русского народа“, свои верноподданнейшие чувства „верховному вождю государства российского“ не так давно умершему бывшему великому князю Николаю Николаевичу. Нет той лжи, бессмыслицы и клеветы, которая не подхватывалась бы, не раздувалась бы и даже просто не придумывалась бы этими людьми, если только она хоть как-нибудь может бросить тень на советскую власть.

Наконец третий сорт современных харбинских эмигрантов — это те, кто не просто бежал по инерции или сознательно, а активно боролся с советской властью и ее Красной армией на фронте гражданской войны и отступал постепенно на китайскую территорию с оружием в руках. Это главным образом бывшие офицеры всяких формаций, служившие в армиях и отрядах генерала Каппеля и адмирала Колчака, атаманов Дутова, Семенова, Красильникова, Волкова, Калмыкова и барона Унгерна и многих других, которых в победном шествии революции пятая Краснознаменная армия постепенно загнала в манчьжурский тупик и заставила сложить там оружие. В подавляющем большинстве своем это люди, почти со школьной скамьи попавшие на фронт империалистической или гражданской войны и затем в течение долгих лет беспрерывно воевавшие и не знавшие никакого другого дела и никакой другой обстановки кроме старой вонючей походной казармы. В этой казарме они опустились и одичали, утратили человеческий облик, превратились в каких-то профессионалов войны, не умеющих ни ориентироваться, ни существовать в мирной обстановке. Это те кадры, которые может в любой момент завербовать какая угодно военная авантюра; это те люди, которые готовы продать по сходной цене свою застарелую привычку к походу и к сидению в окопах в любые руки, лишь бы вербующий их авантюрист написал на своем знамени хоть какой-нибудь самый затасканный антисоветский или антикоммунистический лозунг, ибо ненависть ко всему советскому и большевистскому впитана их организмами годами, и от этого яда коммунизмоненавистничества они уже никогда не смогут освободиться.

Особую разновидность харбинских эмигрантов, постепенно сложившуюся из всех их категорий, составляют те, которые ради куска хлеба, теплого местечка, а иногда и в силу тех или иных политических соображений изменили даже своей затрепанной за годы войны и революции идее „родины“. Это люди, принявшие китайское подданство или устроившиеся на китайскую службу.

Первую их категорию породила и размножила главным образом КВЖД. Мукденское соглашение между правительством СССР и автономным правительством Трех восточных провинций Китая определило, что на службе КВЖД могут состоять только граждане СССР или подданные китайской республики. И когда это постановление Мукденского соглашения начало проводиться в жизнь, огромному количеству русских, частью служивших на дороге и до революции, частью пристроившихся на ней после бегства с советской территории и превращения в эмигрантов, пришлось решать вопрос о том, что предпочесть: сдать свои прежние принципиальные или непринципиальные убеждения и позиции, зарегистрироваться в советском гражданстве и остаться на дороге или ничего этого не делать и уйти с насиженных и кормивших их мест. И огромное количество людей страховало себя от этой дилеммы тем, что принимало китайское подданство и становилось таким путем неуязвимым для советской части управления дорогой, естественно стремившейся очистить аппарат от белогвардейских элементов.

Вторая категория этих людей — это те, которые пристроились непосредственно на китайскую службу. Ими буквально пропитан весь харбинский административный и судебный аппарат. На них наталкиваешься всюду, на каждом шагу: они сидят в полиции, в налоговом аппарате, в суде, в китайском муниципалитете, в земельном управлении, в штабе, в качестве советников, чиновников, судебных и полицейских приставов, переводчиков, контролеров и ревизоров, действуют систематически и упорно, обволакивая китайских чиновников своим повседневным влиянием, заражая их антисоветским злопыхательством, клевеща и измышляя всевозможные против них козни коммунистов, провоцируя и вредничая по мелочам, добиваясь таким образом организации беспрерывных гонений на советских работников и всю советскую общественность Харбина.