По ту сторону рассвета
Шрифт:
— Ты почти расклепал слабое звено, — сказал он. — Скрути цепь и потянем ее вместе, всем нашим весом.
Берен сделал как он просил.
Они налегли изо всех сил, потом Финрод сказал:
— Все, — и, опираясь о стену, отсоединил цепь от слабого звена. Берен обхватил его за пояс. Вовремя — как раз успел не дать ему упасть, опустил осторожно, усадил спиной к стене.
— Дальше — сам, — тихо сказал Финрод. — И поспеши. Я буду жить сколько смогу.
Это была нелегкая работа, тут нужна не просто сила, тут нужна ловкость и чувствительность пальцев — а пальцы у Берена изрядно задубели. Как тогда, в Эред Горгор, — и, как тогда,
Время шло. Обламывая ногти, используя звено оборванной цепи, Берен сумел отогнуть прижатые к проушине и закрученные концы проволоки, развести их в стороны, разобраться, как их закрутили — по солнцу или против.
В Дортонионе лазать по скалам — любимое занятие мальчишек. Разорять птичьи гнезда, высматривать отбившихся от стада овец, срывать для девушек редкие цветы нимбесс, да просто хвалиться своей удалью… Наука пригодилась позже: взобравшись наверх, наблюдать за передвижением врага, оставаясь для него невидимым; сбросить камень или поразить стрелой как бы ниоткуда; по неохряняемой скальной стене пробраться в замок к предателю, убить — и исчезнуть бесплотным призраком; подняться к линии вечных снегов, перебраться через предвершинную седловину и спуститься по другому склону горы, сбивая волков со следа… У всех горцев очень сильные кисти и пальцы. Берен мог согнуть пополам монетку. Сейчас требовалось нечто обратное — разогнуть толстую проволоку, туго скрученную щипцами…
На середине работы он остановился, упираясь лбом в стену, отогревая пальцы во рту.
— Берен, — эльф, сидевший неподвижно, уткнувшись головой в колени, поднял лицо — Прошу тебя, не останавливайся. Я не знаю, сколько еще проживу. А если ты потеряешь сознание сейчас — ты потеряешь руку — самое меньшее.
— Ты еще тысячу лет проживешь… еще меня похоронишь, — ответил Берен, снова принимаясь за дело.
— Я не собираюсь этого делать. Поторопись.
— Ты выживешь, эльф. О другом и думать не смей — теперь-то. Тварь ты убил, кровь остановлена, замерзнуть я тебе не дам… Нас вытащат, вот увидишь.
— Да… Да, конечно…
Наконец — последний виток проволоки поддался. Берен высвободил руку из оков — и плюхнулся в грязь рядом с королем.
— Все хорошо, — сказал он. — Теперь все будет хорошо
— Да, — Финрод слабо улыбнулся — и вдруг его скрутило в судороге, он начал заваливаться набок.
— Аран! — горец подхватил короля, прижал к себе, положив его голову себе на плечо — эльфа продолжало крутить, не отпускало.
— Нет, — пробормотал Берен, растирая ему щеки и плечи, — Нет, не надо Ты же победил, Финрод, ты ее одолел, и кровь у тебя не идет больше — что с тобой?
Жизнь короля уходила. Берен чувствовал это — и ничего не мог сделать. Эльф дрожал так сильно, что можно было сказать — метался.
— Оставь, — Финрод стиснул его руку. — Не спасет… Трупный яд… Слишком много даже для меня. Лучше так. Знаешь… мне… уже… почти… не больно…
Берен знал. Последний подарок агонии: потеряв
— Что мне делать, Ном? Что мне делать, чтобы ты жил?
— Пой.
— Что?
— Пой про мотылька. И возьми меня за руку.
Это было безумием. Но Берен запел — и словно просторнее, теплее, светлее сделалось в подвале Тол-И-Нгаурхот, Тол-Сирион, старинной башни Финрода Фелагунда.
Мотылек мой, мотылек,
Как затейлив твой полет!
Не лети на огонек -
Огонек тебя сожжет
Король сжег себя, — понял Берен. Дело не в ранах, не в потере крови и не в трупном яде — а в тех трех усилиях, в которые он вложил свою жизнь. Разорвал цепи, одолел волчицу и освободил своего друга и вассала, сына своей души Цена не могла быть меньшей — но кто потребовал этой цены?
Мотылек мой, мотылек,
Ты не слушаешь меня -
Как прекрасен и жесток
Золотой цветок огня…
Берен умолк — и Финрод тихо вздохнул. Дрожь прекратилась — но не потому что ему стало лучше. Финрод угасал, как угас Айменел. Король отправлялся за своим оруженосцем.
— Каждый платит сколько может, — проговорил он, сжимая ладонь. — Не больше. И не меньше. Каждый сам выбирает плату.
— А как же я рассчитаюсь с тобой за свою жизнь?
Финрод положил пальцы ему на губы, а потом уронил руку.
— На рассвете… шагну… с края тропы… — прошептал эльф на талиска. Потом перешел на квэнья. — Там, за морем… Не знаю, увидимся ли… в жизни… в смерти… Но я… буду… надеяться… Прощай.
— Прощай, — ответил Берен. — Namarie…
Или последнее слово Финрода было не прощанием, а — именем?
Берен почувствовал, как ослабевает пожатие рук, как леденеют пальцы короля…
Он остался один. Ничто не имело смысла.
«Финрод мертв. Все мертвы. О какую стенку мне теперь расшибиться?…»
В этот миг заклинание утратило свою силу — и сознание Берена захлебнулось в ледяном мраке.
А наверху взошло солнце…
Часть третья
Глава 18. Штурм
Лютиэн вышла на эту поляну, когда ночь перевалила за середину. Луна проливала свое живое серебро одинаково щедро: и на мохнатые, как лисьи хвосты, верхушки сосен, и на темные стволы, ровные, словно струны, и на неподвижные тела, лежащие на ковре из сосновых иголок. Иные были мертвы, иные живы. Мертвых было больше.
В этом месте было много смерти. Лютиэн спросила Арду — и Арда сказала: резня произошла поблизости около суток назад. Ни волки, ни птицы пока не прикоснулись к убитым — лишь один из них был покрыт словно чешуей из вороненой стали, матово поблескивающей и шевелящейся в свете луны. Лютиэн рассердилась и строго приказала муравьям оставить мертвеца, кто бы он ни был.
А был он солдатом Моргота. Черная корона Севера тремя белыми глазами Камней Феанора смотрела с его нараменника.
Хуан заворчал — нашел живых. Двоих эльфов, мужчин, лежащих в глубоком забытьи. У обоих волосы были коротко и неровно острижены, а у одного еще и лоб повязан платком — точно так же, как у Телкарона. Несколько людей — тоже раненых, мужчин гораздо моложе, чем Берен. И еще одного спящего человека — целую и невредимую юную женщину, лет… Лютиэн не могла сказать точно, но девушка уже вошла в брачный возраст, потому что в ее теле были сейчас две fear.