По ту сторону рассвета

Белгарион Берен

Эльфы разобрали хворост и свои вещи, укрытые щитами и попонами. Расчет оправдался: седельные сумки не намокли. Точнее, намокли только те, то лежали с краю. Сухого хвороста тоже было много, и очень кстати: всем хотелось поесть и погреться.

Все, кроме Аэглоса и Менельдура, отправились за валежником. Далеко ходить было не нужно: ветками забросало всю поляну — руби и складывай в кучу. Куча выходила большой, эльфы были намерены жечь костер всю ночь, сушиться и греться.

— Эла! — крикнул вдруг Берен откуда-то из-за можжевеловых зарослей. —

Идите сюда, эльдар, это по вашей части!

Гили, хоть и не был эльфом, тоже поспешил на зов. Он бежал, хоть и был ближе всех к Берену, но когда добежал и остановился, переводя дыхание, оказалось, что все остальные уже здесь, и дышат так ровно, как будто тут и стояли, а не примчались на зов.

Эта полянка вся заросла полынью. Тут было много и другой травы, но беспощадный дождь прибил ее всю, а упругая полынь устояла. Ее горьковатым запахом был напитан воздух, а от ее серебристой зелени кругом было светло. Но не поэтому Берен позвал эльфов — а потому что на бархатных пушистых листьях полыни яхонтами горели дождевые капли, и одни сияли солнечным золотом, другие горели чистым огнем, третьи были пронзительно-синими, а четвертые — зелеными, как камешки в перстне хозяина (знай Гили слово «смарагды», он подумал бы «как смарагды»). Но стоило шевельнуться — и все цвета мгновенно менялись, и живая радуга сполохами пробегала по полянке.

— А что, нолдор, — Берен нарушил благоговейное молчание, на минуту сковавшее всех. — Йаванна, Ульмо и Манвэ этак, мимоходом, творят самоцветы не хуже ваших. Жалко, что недолговечные. Еще и солнце не сядет — а эта роса испарится.

— Но я запомню, — Лоссар опустился на колени над одним из стебельков полыни, рассматривая его. — И я сделаю эту красоту долговечной. Когда-нибудь я это сделаю…

— Серебро? — Лауральдо опустился на корточки рядом с ним. — И адамант?

— Едва ли. Серебро тяжело и темно для этого даже на вид… Какой-то другой сплав. И адамант ты не огранишь так, как нужно мне… Хрусталь. Или даже вирин.

— Да, пожалуй…

Солнце ушло за дерево и сумрак погасил очарование полянки. Гили вдруг почувствовал, как холодно. Он пожаловался Айменелу — тот предложил взять меч и погреться.

Гили не очень нравилась эта затея, но ничего получше он выдумать не мог. Достал свою скату и отошел с Айменелом на берег, на мокрый песок.

Упражнение, которое они делали в последнее время, называлось «зеркало», и Айменел его усложнил: теперь он наносил удары не в том порядке, к которому Гили привык — два соударения вверху, два внизу — а куда хотел, без предупреждения. Гили видел, что он двигается медленнее, чем мог бы, но не всегда успевал отбить — и ската замирала на волоске от его щеки или бедра. И чем больше он уставал, тем чаще это случалось.

Он разгорячился и вспотел. Эльфы, набросав такую кучу валежника, что хватило бы на небольшую хижину, развели костер из сухого хвороста и начали ставить над ним шалашом толстые, промокшие снаружи ветки. Ветки постреливали, искры улетали в темнеющее небо — и гасли. Золотисто-красные

сполохи пробегали по лезвиям мечей, белые искры рождались на миг — и исчезали. Вернулись Аэглос и Менельдур — им удалось уполевать косулю. Гили дернулся было помочь ее разделать, но Берен вернул его к занятиям и взялся сам.

Наконец Айменел, как это бывало всегда, прекратил занятие, увидев, что Гили выбился из сил. Он крикнул что-то на эльфийском языке — и Кальмегил бросил ему свернутое одеяло. Не поймай его Айменел — оно упало бы в воду, но Айменел не мог его не поймать.

Они с Гили завернулись вместе и сели рядом на землю. От Айменела пахло как от вспотевшего ребенка.

Гили был мрачен:

— Не будет с меня мечника, — сказал он грустно. — Те ребята правы были. Наверное, мне уж поздно научаться.

— Никогда не поздно, — заспорил Айменел. — У тебя хорошо получается.

— Ты это… не надо, а?

— Нет, послушай! Я тоже не сразу научился! И потом — это ведь не самое главное. Ты думаешь, орки — хорошие мечники? Таких мало, очень мало! Если ты сойдешься в бою с орком — вот увидишь, кто победит.

— Умение — еще не все, — Берен подошел сзади, неслышно. — Главное — решимость, Руско. Иной раз хорошо обученному человеку не хватает простой решимости, чтобы первым нанести удар — и все обучение насмарку. — Берен нахмурился каким-то своим неприятным воспоминаниям.

— Лорд Берен, — спросил Айменел. — А почему ты сам не учишь Руско?

— Плохой из меня учитель. Во-первых, потому что я левша. Во-вторых, потому что я нетерпелив.

— Ты не обидишься если я тебя спрошу?

— Спроси, а там будет видно.

— Вы, люди, учитесь быстро. Намного быстрее нас. Но только если начать рано. А если вы начинаете учиться чему-то взрослыми — то учитесь намного медленнее. Почему так бывает? Разве можно разучиться учиться?

Берен вздохнул, завернулся в одеяло, обхватив свои плечи.

— Ты задал вопрос, на который я не знаю ответа. Разве что вот: пока мы маленькие, мы учимся как… Ну, как собаки или лошади. Мы не думаем о том, как учиться — мы просто делаем что-то и по ходу учимся. И как это бывает — мы не помним… Ты же не помнишь, как учился ходить или говорить?

— Отчего же? — удивился Айменел. — Помню.

Берен открыл было рот, а потом снова закрыл, так ничего и не сказав. Прикусил губы, прищурился, задумался… Потом вскочил.

— Эльдар! А нет ли у кого-нибудь желания согреться пляской стали?

— Право же, Берен, я порядком продрог даже здесь, у костра, — отозвался Финрод. — Я не прочь погреться.

— Это честь для меня, аран… — Берен слегка склонился в приветствии. К удивлению Гили, Финрод ответил таким же поклоном.

— Таков обычай, — прошептал Айменел, сверкая глазами, и Гили понял, что юный эльф чувствует то же самое, что и он сам — предвкушение интересного поединка. — Противники кланяются друг другу. Нужно любить противника, быть благодарным ему за то, что он тебя учит. Смотри!